Легкие миры (сборник)

Проблема страшная, проблема нерешенная. Понимаю муки Менделеева, пытавшегося классифицировать элементы, но элементы хотя бы вещь органическая, т. е. Господом Богом замысленная и созданная, а Господь, в неизреченной милости своей, дал нам способность отгадывать те загадки, которые Он сам и загадал. Вот охота Ему было сотворить металлы и неметаллы или там редкоземельные элементы, развлекало это Его на просторах предвечности: се, Аз все перемешаю, а вы, Адамовы дети, соберите пазл и восхититесь красотой Моего творения.

Всякий коллекционер, собирающий марки ли, серебряные ли подстаканники, уже самим процессом собирания и классификации прикасается к таинственному замыслу Творца, к его архитектонике, к его номенклатурам, к его таблицам Брадиса. Хоралы и акафисты звучат в душе собирателя спичечных коробков и наклеечек, винных пробок и картонных квадратиков под пивные кружки. А сахарки, выдаваемые к кофе эспрессо? Сахарки?! Да у меня у самой целый ларь этих сахарков; и в этом козявочном мире тоже есть свои раритеты и шедевры, широкой публике, конечно, не интересные.

Но вот классифицировать книги – задача совершенно неподъемная. Я не справляюсь, Дмитрий Иваныч; и то сказать, элементов немного, и они конечны; ну отыщется еще какой-нибудь франкенштейниум с периодом полураспада в полторы миллисекунды, так у вас для него и место приготовлено, а нам что делать с распухающей домашней библиотекой?

Вчера приходил любимый племянник, в припадке альтруизма предложивший помочь разгрести и упорядочить завалы. Племянник учится на физфаке, поэтому он ошибочно полагал, что осмы-сленную расстановку книг на полках он осилит. Больше он так не полагает.

Наивный человек как сделает? Разделит, например, книжки на прозу и поэзию. Или на XIX век и XX. Или на русские и иностранные. А как считатьплывущих? А мемуары куда? А культурологию? А ненужную культурологию? А детективы? А детективы на английском? А каталоги? А книгу с ценными ссылками и приложениями, но написанную дураком? А биографию Газданова – ее что, в серию ЖЗЛ ставить? А книги Евгения Анисимова, которые изданы и в ЖЗЛ, и еще отдельно другими издательствами? Разорвать Анисимова, поставив на разные полки? А ЖЗЛ о Чуковском, ее куда – к дневникам Чуковского? Но тогда рядом пусть и Лидия Корнеевна? Но Лидия Корнеевна – это об Ахматовой, так ее, наверно, логично присоединить к Ахматовой? Но Ахматова – как я объяснила любимому племяннику – это Цветаева. Поэтому туда же ставим и Марию Белкину, и Веронику Лосскую.

– А, вот еще один Лосский! – закричал догадавшийся племянник, но я охладила его пыл: Лосский идет к Бердяеву и к ненужной брошюре о старце Софронии, и все они – наверх как невостребуемые.

Принцип книжной классификации так же уникален, как отпечатки пальцев, как склад ума, как сердечная привязанность, и передать свои знания и симпатии другому невозможно. Рядом с Чеховым я поставлю Елену Толстую – «Поэтика раздражения», потому что это про Чехова, но и потому, что это моя сестра, а стало быть, рядом с «Поэтикой» встанет и другая ее книга – «Западно-восточный диван-кровать», отношения к Чехову не имеющая. Сюда же поставлю и книгу Михаила Вайскопфа «Влюбленный демиург». Почему?! – вскричит непосвященный. – Потому что Вайскопф – муж Елены Толстой. Сюда же, например, поставлю и книгу про Александра Чудакова – дневники его и воспоминания о нем его друзей; нелитераторы уже потеряли нить моей логики. Потому что он чеховед, люди!

Куда поставить «Заветные сказки» Афанасьева? В сказки? В фольклор? В неприличные книжки, подальше от детей? В красные-книжки-видные-издалека-легко-найти? А «Великорусские заклинания» – к Афанасьеву или к «Массаж шиатсу – ваше долголетие»? Я бы поставила «Заветные сказки» к Фрейду, но Фрейд не мой, а сестры, а у нее своя классификация и свои полки.

Леонид Цыпкин, «Лето в Бадене». Это – в прозу? Или к Достоевскому? Или – «маломерка, на другую полочку»? Или «вернуть Наташке»?

Пушкин – как градообразующее предприятие. Если на полке Пушкин – он обрастает не только литературой о Пушкине, но и мелкими поэтами своей эпохи. Баратынский там, Веневитинов. Грибоедов, кстати, потому что он не только современник, но и тезка. Лермонтов мыслится как колбасный довесок к Пушкину, его сюда же. А Гоголя сюда нельзя, он вообще отдельный.

Мандельштама, казалось бы, можно к Цветаевой. Но вот эту куда? – спрашивает племянник с высоты стремянки. «Мандельштам и Пушкин» Ирины Сурат. Кто перетянет, Осип Эмильевич или Александр Сергеевич? А вот никто, это в особый раздел «недавно подаренные книги, которые надо прочесть». А есть отдел «недавно подаренные книги, которые читать не надо». А есть отдел «чужая книга, которую надо вернуть». А есть «дубликаты». А есть которые «надо бы выбросить, но рука не поднимается». А есть которые «не лезут на полку вертикально, надо положить плашмя» – независимо от содержания. А есть которые «увезу в Питер». А есть которые «передарю».

А есть которые выбрасываю. На пол швыряю и выношу на помойку. Раньше я не могла. А после того, как в Питере мы продали родительскую квартиру и пришлось выбросить много книг, которые никто не хотел, которые никто уже не стал бы читать, которые некуда было ставить, которые не нужны были с самого начала, которые пожелтели до нечитаемости, потому что были напечатаны в конце восьмидесятых на газетном срыве, которые были написаны и подарены неприятными людьми, и все же, все же… Руки у меня от кончиков пальцев до локтей были красными – аллергия на книжную пыль, но и черными – сама эта пыль. Словно кровь и гарь, и дым пожарищ. А так и есть.

После этой кровавой рубки. После этой бойни, когда я сама их уничтожила. Я теперь могу и убить. На пол бросить и подвинуть ногой. Наступить, вырвать дарственную надпись и – в черный мешок с желтой затягивающейся петлей.

И лучше вам этого не видеть.

Триада

1. Уваровская триада не перестает томить меня своей гениальностью.

«Православие, самодержавие, народность». Это для краткости, и чтобы царю приятно было, и чтобы неповадно было всяким там якобинцам, иллюминатам и карбонариям с их «либертэ, эгалитэ, фратернитэ». А сами головы братьев из-под гильотины таскали корзинами, fi donc.

Уваровская же триада, троица живоначальная, собирает в единую подвижную конструкцию три власти, три силы: небесную (религия), земную (царь) и подземную, хтоническую, чьи корни ветвятся и уходят невесть куда, и питаются невесть какими подземными реками, и заплетаются, а может, и цветут мертвыми белыми цветами в подземных пещерах, до каковых поди еще докопайся.

Это же совершеннейшее Мировое Древо, Arbor mundi, – верхний мир, средний мир, нижний мир. Верхний гадателен, средний созерцаем, нижний непрогляден и непостижим.

А либертэ, эгалитэ и фратернитэ – просто размазанная по плоскости шебурдень. Не наш это путь.

Каждый элемент триады тоже не так ведь просто тупо элемент, а представляет собой цветущий сад непостижимостей.

Вот первый. Православие. Ну какое, ей-богу, православие? Это просто желательно, чтобы православие; хорошо бы не забывать, что православие; больше обращать внимание на. Народ ведь норовит так или иначе вернуться в теплую сырую мглу язычества, где неясные огни, тревожные голоса, где за плечом ухает и гугукает, а впереди манит и обещает.