Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Но это такое же искреннее заблуждение, как когда мы полагали, что существует классовая истина. Однако есть только классовая ложь. Истина общечеловечна.

Выступая 23 апреля 1924 года на съезде горняков, Л.Б.Каменев заявил: залогом грядущего счастья „является сохране­ние точности и неукоснительности выполнения революци­онных пролетарских заветов Ленина…". Соратник недавно умершего вождя с глубокой убежденностью заявил: „…толь­ко идя по дороге ленинизма, мы доживем до того момента, когда, подойдя к Мавзолею Ленина на Красной площади, принесем ему радостную весть о том, что ленинизм, а значит, и пролетарский коммунизм победил во всем мире".

Давно уже стало ясно, что эту весть никто и никогда не принесет к мавзолею. Да едва ли там еще долго задержится и сама мумия вождя, заявившего еще в 1918 году, что победа мирового коммунизма обеспечена.

Еще в середине восьмидесятых годов мы верили (очень многие), что стоит „вернуться к Ленину", и ускользающая коммунистическая жар-птица победы вновь окажется в на­ших руках. Даже реформатор М.С.Горбачев, выступая на По­литбюро ЦК КПСС в октябре 1987 года, убежденно заявил, что нужно „перекинуть мост от Ленина, связать ленинские идеи, ленинские подходы к событиям тех лет с делами сегод­няшних наших дней. Ведь эта диалектика, с которой решал вопросы Ленин, — это ключ к решению нынешних задач".

Дело в том, что стараниями партийной пропаганды в на­шем сознании Ленин жил как человек, осуществивший исто­рический прорыв к новой, справедливой жизни, как творец нэпа, как идеолог кооперативного плана, инициатор мирного сосуществования, неустанный борец против бюрократизма… Нам никогда не разрешали думать над реальностью этих ми­фов. Ибо массовый каток большевистской Системы сплющил личность, вдавив ее в одноцветный монолит, горделиво име­нуемый „массы".

Мы не задумывались над тем, что октябрьский „прорыв" 1917-го в значительной мере был контрреволюцией по отно­шению к Февралю. Исторический шанс, появившийся в свя­зи с Февральской революцией, всенародным представитель­ством в форме Учредительного собрания естественным разно­мыслием и многопартийностью, был ленинцами безжалостно ликвидирован.

Мы не хотели понять, что нэп был не экономической стратегией, а лишь вынужденным тактическим маневром в результате сокрушительного краха подлинно ленинского курса „военного коммунизма". Ленин не только не является инициатором нэпа, а наоборот, человеком, который долго ему сопротивлялся. Выступая 5 декабря 1919 года на VII Всероссийском съезде Советов, когда уже витал призрак нэпа, Ленин с пафосом заявил, что тот, кто хочет „свободы торговли хлебом", ошибается. „Против этого мы будем бо­роться до последней капли крови. Здесь не может быть ника­ких уступок". На пороге нэпа Ленин и не думал о нем!

Мы не понимали, что, несмотря на некоторые общие вер­ные рассуждения о кооперации, линия Ленина, его курс все­гда были антикрестьянскими. Хотя и без Ленина, в 1916 году кооперативное движение (в различных формах) в России на­считывало десять миллионов пятьсот тысяч членов! Самой ставкой на решающую роль рабочего класса, диктатуру про­летариата Ленин обрекал крестьянство на роль строитель­ного материала того сияющего здания коммунизма, которое вождь уже давно построил в своей голове. Именно его усили­ями кровавая Вандея классовой борьбы была развернута и в российском крестьянстве. Были обычными ленинские советы типа того, который он давал исполкому в Ливнах: „..органи­зовать бедноту везде, конфисковать весь хлеб и все имуще­ство у восставших кулаков, повесить зачинщиков из кулаков, мобилизовать и вооружить бедноту при надежных вождях из нашего отряда, арестовать заложников из богачей и держать их, пока не будут собраны и ссыпаны в их волости все из­лишки хлеба". То был путь к ленинскому кооперативному плану и социалистической индустриализации. Расстреливали для этого, по словам вождя, тысячами.

А ведь еще в 1916 году, когда социалист Хеглунд был посажен на несколько месяцев в тюрьму за пораженческую пропаганду, Ленин в письме к А.Коллонтай по этому поводу восклицает: „Свирепость неслыханная, невероятная!!!"

У Ленина были разные критерии оценки поступков: для других — одни, для себя — другие.

Мы не учитывали, что мирное сосуществование стало вынужденной необходимостью, когда рухнула ставка на не­медленный штурм капиталистической цитадели. Как писал в неопубликованных воспоминаниях А.А.Иоффе — крупный дипломат ленинской школы, „мировая революция казалась (и действительно была) столь близкой, что всякое соглашение с буржуазией считалось весьма недолговечным и было поэто­му совершенно безразличным. Важно было не то, чего до­бьешься в переговорах с буржуазией, а только то, чтобы и переговоры, и сам договор действовали максимально революционизирующе на широкие массы… как бы для вящего под­черкивания своего безразличия к содержанию этих догово­ров и уверенности в их недолговечности. Владимир Ильич, когда я по окончании переговоров приносил ему переплетен­ный экземпляр договора, хитро прищурившись, похлопывая по крышке переплета, спрашивал: „Ну, а что, много тут гадо­стей понаписали?"

Иоффе пишет, что лишь замедление темпа революции вызвало переход к политике „мирного наступления" как вы­нужденной и временной тактике Ленин никогда не отказы­вался и не отказался от будущего революционизирования планеты. „Когда в 1921 году ЦК направил меня на работу в Туркестан, Владимир Ильич в разговоре перед отъездом и потом в своих письмах ко мне в Ташкент постоянно внушал и подчеркивал: „Туркестан — это наша мировая политика. Туркестан — это Индия…"

Десятилетиями в нашем сознании культивировалась мысль, что Ленин был представителем „подлинного" комму­низма. „Образ Ленина, — писал проницательный английский историк Роберт Сервис, — как олицетворение советского коммунизма с человеческим лицом, был достаточно широко распространен и на Западе". Мы не хотели обращать вни­мания даже на давно известные заявления вождя, которые полностью дезавуируют эти представления.

Когда Мартов на VII Всероссийском съезде Советов предложил Демократическую Декларацию, Л.С.Сосновский, редактор „Бедноты", язвительно бросил из президиума:

— Не прошлогодняя ли у Вас декларация?

На что Мартов с достоинством ответил:

— Декларация эта на „веки веков"…

Сосновскому было, конечно, неизвестно, что, высмеяв Мартова, восстававшего против безбрежного насилия боль­шевиков, редактор „Бедноты" падет в 1937 году от гильотины террора, который был освящен Лениным. Вождь же отреаги­ровал на донкихотство Мартова предельно определенно:

— Когда мы слышим такие декларации от людей, заяв­лявших о сочувствии к нам, мы говорим себе: нет, и террор и ЧК — вещь абсолютно необходимая.

В этой речи Ленин, полностью защищая курс на револю­ционный террор, воскликнет под аплодисменты:

— Нет, ЧК у нас организована великолепно!

Нам долго внушали, что история подтвердила ленин­скую правоту во многих вопросах. Но это только казалось для одномерного мышления, которым мы обладали.

Во внешнем Хаосе истории, если внимательно в него вглядеться, виден величайший Порядок, созданный неизбеж­ностью, необходимостью, случайностями и закономерностя­ми. Ленин победил в 1917 году политически, чтобы безогово­рочно и навсегда проиграть исторически.

Вероятно, Ленин был единственным в истории челове­ком, который вознамерился осуществить коренные револю­ционные перемены не в масштабе общины, региона, государ­ства, континента, а всей планеты. Его мятежный дух не знал границ, не хотел ограничиваться национальными рамками и абсолютно не был связан соображениями морали и религии. Ленин был готов к самосожжению не только своей собствен­ной души, но и всей человеческой цивилизации. Повторимся, вождь был готов на гибель огромной части русского народа, лишь бы оставшиеся на этом пепелище дожили до мирового пожара. Можно сказать, что Ленин был не только тотальный большевик, но и планетарный реформатор. К счастью для людей, чрезмерное сбывается крайне редко, и эксперимен­тальным полем истории стала лишь часть планеты, правда, очень большая.

Ленину не хватило главного темпа: не зажглась револю­ция в Германии. Ленин так и не понял, что немецкая револю­ция угасла, так и не разгоревшись, не в результате предатель­ства „ренегата Каутского" и германской социал-демократии, а потому что рабочие в нее не верили, интеллигенция ее не хотела, а крестьянам она была просто чужда. Я уж не гово­рю, что для армии и средних классов революция была враж­дебна. Немецкие миллионы марок помогли Ленину совер­шить революцию в России, а большевистские деньги (в еще большем количестве) оказались в Германии выброшенными на ветер. Революция в России стала в немалой степени воз­можной потому, что большевики разложили армию. Карлу Либкнехту с немецкими революционерами сделать это не удалось. Германская армия, уже неспособная противостоять Антанте, оказалась достаточно сильной, чтобы быстро пода­вить инспирированную революцию.