Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Да, Ленин, широко прибегнувший к практике „военного коммунизма" как способу быстрого перехода к социалисти­ческой форме хозяйствования. Мы долго утверждали, что „военный коммунизм" был рожден гражданской войной. Что это мера, форма, метод хозяйствования временные, что его можно было как просто ввести, так и легко ликвидировать, заменив нэпом. Это не так. „Военный коммунизм" был осно­вой, сутью ленинской политики, и лишь его полный крах и несостоятельность заставили Ленина искать спасательные круги нэпа. Но так же верно и то, что „военный коммунизм" как детище Ленина полностью не умер и в последующие десятилетия. Важнейшие его элементы жили до конца вось­мидесятых годов, да и сейчас кое-кто не прочь вернуть его распределительно-уравнительные компоненты.

Господство государства над обществом, а это всегда от­стаивал Ленин, хотя и написал много об „отмирании госу­дарственной машины", предопределило живучесть „военно­го коммунизма". Вождь считал, что концентрация про­мышленности, финансов, безраздельная государственная мо­нополия на производство, торговлю, цены приблизят социа­лизм. Но это приближает лишь казарменную разновидность „военного коммунизма". И хотя, введя на некоторое время нэп, вроде бы похоронили „военный коммунизм", но Сталин к нему незаметно вернулся, используя ленинские идеи в своей трактовке: коллективизация сельского хозяйства, милитаризация промышленности, „гулагизация" народного хо­зяйства, внедрение в жизнь директивного метода управле­ния как абсолютно социалистического.

Отцом „военного коммунизма" был Ленин, который перед лицом явлений революционной смуты увидел спаси­тельный шанс в жестокой регламентации, насилии, глобаль­ном распределении, контроле. Такой, по мысли Ленина, должна была в будущем стать и коммуна-государство. Правда, он наделял эту коммуну, едва ли в то веря, чертами пролетарской сознательности.

В своей работе „Государство и революция" Ленин нари­совал картины грядущего, которые шокируют и сегодня. „Чем демократичнее государство, состоящее из вооруженных рабочих, — писал автор, — тем быстрее начнет отми­рать всякое государство.

Ибо когда все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производ­ством, самостоятельно осуществлять учет и контроль ту­неядцев, баричей, мошенников и тому подобных „храните­лей традиций капитализма" — тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным на­казанием (ибо вооруженные рабочие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого обще­жития очень скоро станет привычкой".

Я утомил читателя длинной цитатой, но она дает пред­ставление не только о роли пролетариата в „переходный период к коммунизму", которую ему уготовил Ленин, но и высвечивает важную грань „военного коммунизма". По су­ществу, Сталин, возводя мрачные бастионы своей Системы, строго следовал ленинским рецептам и чертежам. И Ленин в одном прав: скоро мы такую методологию созидания гря­дущего рая стали считать естественной, она стала „привыч­кой". Поэтому утверждения, что „военный коммунизм" был кратковременным этапом советского строительства, по-мое­му, неверны. После кратковременного проблеска нэповских мотивов на вооружение Системы были взяты те же ленин­ские методы „военного коммунизма", лишь модернизован­ные и приспособленные Сталиным к его "ленинской страте­гии". И даже его, Сталина, чудовищные утверждения, что „чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки раз­битых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы…", являются логиче­ским следствием „военно-коммунистического мышления".

Ведь если вспомнить, „военный коммунизм" вырос из стихии революции: расхищение помещичьей и заводской собственности, самозахват земель, мешочничество, отделе­ние национальных окраин, бандитизм, спекуляция, милита­ризация общества… Чтобы устоять перед лицом развязан­ной им стихии, Ленин решает упорядочить процесс и одно­временно перейти к социалистическому способу производ­ства и распределения. Это невозможно било сделать без неограниченного насилия. Но Ленин как раз и обещал его накануне революции. Отвечая 7(20) июля 1917 года буржу­азной газете "День", Ленин откровенно заявляет: „Историки пролетариата видят в якобинстве один из высшихподъемов угнетенного класса в борьбе за освобождение", тем самым подтверждая свое преклонение перед террором и революци­онным насилием.

Уже крах политики „комбедов" и продотрядов показал тупиковость, историческую бесперспективность „военного коммунизма", но Ленин и особенно Сталин сочли это есте­ственной фазой революции. „Военный коммунизм" как фор­ма диктатуры пролетариата в последующем был усовершен­ствован. Результатом явилось полное отчуждение произво­дителей от продуктов своей деятельности. Проницательные умы давно заметили, что "военный коммунизм", а не толь­ко „капиталистическое окружение", предопределил милита­ристское будущее России. В своих „Размышлениях о рус­ской революции" еще в 1921 году П.Б.Струве писал: „Не­обходимо вообще отметить, что советский коммунизм в некоторых отношениях есть прямой наследник того, что принято называть военным хозяйством, военным социализ­мом или военным регулированием… Военный социализм регулировал большую или меньшую относительную ску­дость…"

Может быть, военная область оказалась единственной, в которой „советский коммунизм" был в состоянии конкури­ровать с западными демократиями. Не случайно на протяже­нии десятилетий важнейшим показателем величия советско­го государства была мощь. И мощь прежде всего военная. Не надо при этом забывать, что глубинные истоки этого феномена лежат в ленинской политике „военного комму­низма".

Чтобы сохранить какие-то стимулы для повышения производства, на протяжении десятилетий искали эффек­тивный „заменитель" материальной заинтересованности, некий суррогат личного интереса. Ленин рассмотрел, уви­дел его в социалистическом соревновании. Надо признать, что пока в обществе существовала обстановка преклонения перед Идеей, стимул соревнования хорошо ли, плохо ли, но действовал. До тех пор пока не превратился в формальную, бюрократическую пустышку. Но длительное время соревно­вательные мотивы, освященные революционными и идеоло­гическими добродетелями, действовали: миллионы людей верили, что они совершают „подвиг", борются „за честь", выполняют "ленинские заветы". Сталину удалось в 30-е годы, опираясь (и организуя) на отдельные выдающиеся примеры и образцы труда, увлечь миллионы людей на вы­полнение и перевыполнение производственных заданий. Возможно, это был моральный пик „военного коммунизма в попытке найти внеэкономические стимулы повышения про­изводительности труда.

В 1935 году на шахте „Центральная-Ирмино" забойщик Алексей Стаханов установил фантастический трудовой ре­корд, выполнив несколько норм. Это как бы подхлестнуло рабочих (с помощью парткомов, конечно) и в других сфе­рах производства. Вскоре уже кузнец А. Бусыгин добился рекордных результатов, а затем машинист П.Кривонос, ме­таллург М.Мазай, обувщик Н.Сметанин, ткачихи Е. и М.Виноградовы… Сталину это и было нужно. Неважно, что ста­ло падать и без того низкое качество работы, резко усили­лась аварийность. Об этих фактах Сталин скажет в своем докладе в марта 1937 года, квалифицировав рост аварий­ности как „вредительство", форму проявления обострения классовой борьбы.

Для Сталина Стаханов явился зачинателем нового ком­мунистического движения. По решению ЦК партийные про­пагандисты одну за другой строчили брошюры и книжки: „Мой метод", „Год на родине стахановского движения", „Рассказ о себе", „Рассказ о моей жизни"… а Алексей Стаха­нов, не читая, их подписывал. Сталин видел (и об этом писали) в стахановском движении реализацию указаний Ле­нина в его статье „Как организовать соревнование?"

То была попытка с помощью идеологических средств и партийного нажима резко поднять производительность тру­да. Слов нет, Алексей Стаханов (который постепенно был забыт) и его последователи заслуживают человеческого ува­жения. Эти люди верили, что своим трудом они приближа­ют „светлое будущее". Немногие тогда понимали, что глу­бочайшие экономические пороки Системы с помощью со­ревнования и стахановцев в конце концов скрыть не удаст­ся. И хотя еще долгие десятилетия после стахановских рекордов партийные функционеры, всячески ухищряясь, пы­тались реанимировать, оживить „социалистическое соревно­вание", этого, конечно, сделать не удалось. Экономические законы, как и законы природы, обмануть нельзя.

Сталин, ссылаясь на указания Ленина, перенес акцент с материального стимулирования на мотивы моральные. Поя­вились многочисленные орденоносцы, герои, ударники. ЦИК СССР сообщал в 1939 году, что за „стахановский труд" было награждено орденами в промышленности 18 519 человек, в сельской школе — 4318 учителей, в обла­сти искусства — 1147 мастеров, в спортивной работе — 205 человек… Как объясняла официальная пропаганда, до­стижения советских людей, рекорд Стаханова есть продукт только советской системы. „Это могло случиться только в нашей стране, где трудящиеся работают на самих себя, на свой класс". Вождь народа товарищ Сталин сказал о стаха­новском движении, „что оно содержит в себе зерно будуще­го культурно-технического подъема рабочего класса, что оно открывает нам тот путь, на котором только и можно добиться высших показателей производительности труда…".