Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

К слову, не без ленинского влияния Политбюро ЦК в августе 1922 года приняло еще одно решение, расширяющее круг репрессий против интеллигенции, коллективный мозг" постановил „одобрить предложения т. Уншлихта о высылке заграницу контрреволюционных элементов сту­денчества. Создать комиссию в составе Каменева, Уншлих­та, Преображенского". Большевики, ведомые Лениным, смотрели вперед; отрывали от родной почвы не только зре­лых людей, но и зеленую поросль.

Таков был Ленин: он мог из безопасной Швейцарии заклинать социал-демократов в России идти путем револю­ции, спокойно проживая при этом царскую пенсию матери и ее доходы с аренды поместья. Он мог, демонстрируя при­верженность высшим принципам нравственности, протесто­вать: кто „солгал или кто интриговал в изложении частной беседы между мною, Мартовым и Старовером" (А.Н.Потресов) — и решительно предлагать высылку из отечества того же Потресова, которого знал с самого порога века… У Ленина „комплексов" не было; когда речь заходила о поли­тике — для морали места не оставалось. Двойной стандарт в морали он считал естественным для себя.

Ведь, по существу, ленинский взгляд на художника, че­ловека творческой профессии, сформировался у него еще в начале столетия. Отточил этот взгляд лидер большевиков, разглядывая со стороны российского гиганта мысли и пера Льва Николаевича Толстого. В этом отношении статья Ле­нина, приуроченная к восьмидесятилетию великого писате­ля, „Лев Толстой, как зеркало русской революции" весьма показательна. Даже Толстого, общепризнанного гения, Ле­нин способен оценивать лишь через призму революции…

„…С одной стороны, — писал Ленин, — гениальный художник, давший не только несравненные картины рус­ской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны — помещик, юродствую­щий во Христе С одной стороны, замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против обществен­ной лжи и фальши, — с другой стороны, „толстовец", т.е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским ин­теллигентом, который, бия себя в грудь, говорит: „Я сквер­ный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовер­шенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками…"

Взгляд Ленина на Толстого — поверхностный и вуль­гарный. Толстой еще на пороге XX века смог подняться на позиции приоритетов общечеловеческих ценностей, а Ле­нин навсегда застыл в своих классовых блиндажах. Ведь лидер большевиков совершенно определенно утверждал, что „серьезнейшей причиной поражения первой русской революции" было толстовское непротивление злу насили­ем".

Но отмечу другое: великий Толстой понадобился авто­ру статьи и для того, чтобы показать никчемность и ни­чтожность русской интеллигенции. Как и всякое явление, она многогранна. Но видеть в интеллигенции лишь „ис­тасканных, истеричных хлюпиков" мог только человек, взгляд которого ограничен лишь прорезью классовой бой­ницы. Выгоняя творческую элиту за околицу отечества, Ленин обрекал ее на еще большие страдания.

Немалое число российских писателей, профессоров, ученых, инженеров, будучи загнанными в отчаянное положение, сами пытались выбраться за рубеж. Но здесь По­литбюро и ГПУ проявляли бдительность. Генрих Ягода прислал в ЦК специальное письмо, где сообщал, что его ведомство имеет „заявления ряда литераторов, в частности Венгеровой, Блоха, Сологуба, о выезде за границу". Ягода предостерегал: „Принимая во внимание, что уехавшие за границу литераторы ведут самую активную кампанию про­тив Советской России и что некоторые из них, как Баль­монт, Куприн, Бунин, не останавливаются перед самыми гнусными измышлениями, ВЧК не считает возможным удовлетворять подобные ходатайства".

По отношению к украинской интеллигенции поступи­ли несколько иначе. По предложению Уншлихта на Полит­бюро было принято решение: .Заменить высылку за грани­цу высылкой в отдаленные пункты РСФСР". Не знаю, кому повезло больше; если дожили эти люди с Украины до роковых тридцатых, то страшный сталинский серп выко­сил их всех…

Выехать хотели очень многие, особенно те, кто не ви­дел для себя возможности заниматься в Советской России творчеством. Очень быстро, например, в зарубежном рассе­янии возникло такое уникальное явление, как могучая русская литература. Думаю, что в главных ее атрибутах — высочайшем мастерстве, свободолюбии, в честности перед собой и историей — она и в чуждой среде продолжила лучшие традиции литературной России. Возможно, прав Глеб Струве, написавший: „Много ли может советская рус­ская литература противопоставить „Жизни Арсеньева" Бу­нина, зарубежному творчеству Ремизова, лучшим вещам Шмелева, историко-философским романам Алданова, поэ­зии Ходасевича и Цветаевой, оригинальнейшим романам Набокова?"

Я бы добавил к этому блистательному списку россий­ских философов и писателей имена Н.А.Бердяева, К.Д.Бальмонта, З.Н.Гиппиус, Д.С.Мережковского, Игоря Северянина, Л.И.Шестова, Б.К.Зайцева, М.А.Осоргина, Вя­чеслава Иванова, Л.П.Корсавина, СА.Франка и многих, многих других, коим не нашлось места на родине. Пишу эти строки, а в подсознании бьется парадоксальная мысль, не будь жестоким Ленин в своей высылке, их всех бы уничтожил Сталин. Это так: после октябрьского переворо­та в Россию приходило средневековье XX века… Люди поверили в 1917 году, что миссионеры от большевизма по­ведут их в страну обетованную, которой станет весь мир после всеобщей революции. Думаю, что в это верил и Ле­нин. А пока, писал В.Ф.Ходасевич, мучаясь в изгнании бе­дами России:

Прервутся сны, что душу душат, Начнется все, чего хочу, И солнце ангелы потушат Как утром — лишнюю свечу.»

Пытались уехать в зарубежье целые коллективы. Еще в мае 1921 года Политбюро под председательством Ленина рассмотрело вопрос „О выезде за границу 1-й студии Ху­дожественного театра". Решили, однако: „Отложить реше­ние вопроса до доклада Луначарского: сколько из отпу­щенных лиц из ученого и артистического мира вернулось на родину (дать заключение BЧK)". Долго спорили, отпу­скать ли Шаляпина. Сомневались Ленин, Сталин, Калинин, но поддержал просьбу великого русского певца Луначар­ский. В решении Политбюро записали: „Утвердить решение оргбюро и выпустить Шаляпина за границу при условии гарантии со стороны ВЧК, что Шаляпин вернется…"

Люди долгие десятилетия с болью в сердце бежали из коммунистического загона. Это было одностороннее дви­жение (за редким исключением). Нужны ли еще какие-то доказательства глубокой ущербности Системы, откуда они вырвались?

Еще при жизни Ленина в большевистском правитель­стве почувствовали, что исход российской интеллигенции ставит в исключительно тяжелое положение промышлен­ность, горное дело, транспорт, связь. На заседании Полит­бюро 9 августа 1923 года под председательством Каменева обсудили записку Дзержинского, в которой тот писал:

"3а границей имеется ряд довольно крупных русских специалистов, тяготящихся условиями своей жизни и же­лающих вернуться в Россию и работать. А мы бедны спе­цами. Самые лучшие у нас спецы — это полученные и почему-либо не расстрелянные от Колчака, Деникина и Врангеля. Надо давать индивидуальные прощения и прини­мать в русское гражданство…" Решили: .Допускать возвра­щение русских специалистов из эмиграции и привлекать их к работе". Но за рубеж в ходе гражданской войны ушла лавина интеллигенции, вернулись тоненькие ручей­ки… Да остались еще те, „почему-либо не расстрелянные".

Однако, убедившись в существовании за рубежом ог­ромной интеллектуальной России, Политбюро ЦК уже в 1923 году обязало ВЧК „организовать разложение белог­вардейской эмиграции и использование некоторых ее пред­ставителей в интересах советской власти". Созданный поз­же специальный Иностранный отдел ОГПУ вел широкую „разработку" российской эмиграции, а иногда и "ликвиди­ровал" особо „злобных врагов советской власти". Много­численные тома спецсообщений советских агентов из за­падных столиц свидетельствуют: российские власти вна­чале изгнали массу интеллигенции, а затем делали все воз­можное для ее „разложения", дискредитации, подкупа для агентурных целей, стравливания различных группировок друг с другом. На многих известных ученых, писателей и, конечно, политических деятелей эмиграции были заведены многочисленные специальные дела-формуляры, в которых фиксировался каждый заметный общественный шаг челове­ка, его высказывания и настроения. Например, в обширном фонде „Русская эмиграция" можно найти данные о слежке, отраженные в формулярах, почти за всеми влиятельными лицами российской эмиграции из числа интеллигенции: Федотове, Мельгунове, Бердяеве, Адамовиче, Алданове, Бальмонте, Берберовой, Бунине, Шмелеве, Гиппиус, Ме­режковском, Набокове, Теффи, Бурцеве, Вишняке, Евреи– нове, Кшесинской, Стравинском и многих, многих других.