Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Интересно, что советская спецслужба пыталась вте­реться, например, в доверие к Н.А.Бердяеву и использовать его имя и влияние в своих целях. Однако, как сообщил агент Каль, Бердяев не принесет пользы, ибо „критикует коммунизм, является решительным противником материа­листической философии и склонен беседовать лишь о тео­логии". Может быть, поэтому в формуляре ИНО ОГПУ Бердяев значится под кличкой Духовник.

После нескольких попыток приблизиться к Бердяеву разведчики Менжинского со своим явно не теологическим мировоззрением оставили великого мыслителя в покое.

Советское руководство беспокоило в –деятельности эмиграции и то, что лишенная родины интеллигенция, рус­ская буржуазия, даже находясь в бедственном материаль­ном положении, быстро организовали издательства, свои газеты, журналы. Так ИНО ОГПУ докладывал большевист­ской верхушке, что в Париже созданы издательства „Рус­ская земля", „Русский очаг", „Белый архив". Выходят перио­дические издания „Отечество" — орган николаевцев „Вест­ник крестьянского союза", „Ухват" — юмористический журнал, „Театр и искусство", „День русской культуры", ,Звено". В издании этих и иных газет и журналов участву­ют Бунин, Куприн, Мережковский, Гиппиус, Ливен, Гукасов, Мире кий, Милюков, другие известные люди. Кремлев­ское руководство боялось проникновения белогвардейской литературы в Советскую Россию и предприняло превен­тивные меры по ограждению сознания своих граждан от „тлетворного буржуазного влияния".

Так подробно остановившись на высылке Лениным цвета российской интеллигенции, автор, естественно, не сводит ее трагедию к этому печальному акту. Главной чертой трагедии интеллигенции в Советской России стало ли­шение ее творческой свободы. Даже последний оазис сво­боды — сознание человека — оказался в глухой осаде запретов, угроз, репрессий, всевозможных ограничений. Те, кто не принял революцию, но вынужден был как-то адап­тироваться к новой горькой действительности, пытались что-то изменить в стране. В этой связи стоит упомянуть о так называемом „деле врачей". Нет, не сталинском деле 1953 года, а о малоизвестном теперь событии еще 1922 года, при жизни Ленина.

В начале лета 1922 года в Москве прошел Всероссий­ский съезд врачей. Нарком здравоохранения Семашко так докладывал своей запиской о съезде Ленину и членам По­литбюро.

„…Недавно закончившийся съезд врачей проявил на­столько важные и опасные течения в нашей жизни, что я считаю нужным не оставлять членов ПБ в неведении…

На съезде был поход против медицины советской и восхваление медицины земской и страховой. Просматри­валось стремление поддержать кадетов, меньшевиков, со­здать свой печатный орган.

Что касается изъятия верхушки врачей: докторов Гра­новского, Манула, Вигдорчика, Ливина, то надо согласо­вать с ГПУ. Не создадим ли арестом им популярности?"

Ленин увидел за частным проявлением свободомыслия врачей нечто более опасное и написал резолюцию на док­ладе Семашко: „Т. Сталину. Я думаю, надо строго секретно, не размножая, показать это и Дзержинскому, всем членам Политбюро и вынести директиву…"

Состоялось два заседания Политбюро по „делу вра­чей" — 24 мая и 8 июня 1922 года. Лишь один Томский воздержался при голосовании, заявив: „Вопрос съезда вра­чей требует иной постановки дела. Во многом виноваты мы". По настоянию Ленина тем не менее было принято постановление „Об антисоветских группировках среди ин­теллигенции".

Оно было жестким: любые съезды можно проводить лишь с разрешения ГПУ; ему же проверить благонадеж­ность всех печатных органов; усилить фильтрацию при приеме в учебные заведения, отдав предпочтение рабочим;

запретить создание новых творческих и профессиональных обществ без обязательной регистрации в ГПУ; образовать постоянную комиссию для высылки интеллигенции; пред­ложить ГПУ внимательно следить за поведением врачей и всей интеллигенции…

Уншлихт по принятии директивы тут же представил предварительные списки неблагонадежных врачей с ком­прометирующими характеристиками: Верхов, Гуткин, Руб­цов, Эфрон, Франк, Энтин, Федоров, Верховский, Канцель, Грегори, Зборский, Личкус, Теплиц, Лихачев, Лифшиц… Вопрос о немедленных арестах было решено передать в комиссию в составе Уншлихта, Курского, Каменева.

Предусмотренные меры — чисто полицейского, кара­тельного характера — знаменовали дальнейшее усиление тоталитарных тенденций в обществе. Ведь именно в таких системах идет наступление прежде всего на творцов „ду­ховной продукции", интеллектуальную элиту страны. Рос­сийская интеллигенция, стоявшая у истоков демократиче­ского февраля, да и октябрьского переворота, оказалась одной из главных жертв революции, по которой прюе– хал беспощадный каток диктатуры пролетариата, а точнее, диктатуры ленинской организации, называвшей себя пар­тией большевиков.

Партия в духовной жизни стала определять все: что читать, кого почитать, кого ненавидеть, кого издавать, кого награждать. Подумать только: Политбюрю, например, спе­циально 13 сентября 1921 года под председательством Ле­нина обсуждает вопрос Покровского: кому читать лекции в Институте красной профессуры. Решили: Деборину раз­решить читать курс философии марксизма (Аксельроду тоже), а Базарову в отношении чтения по капиталу — от­клонить". Зато вопрос, повторю, об издании там писем и дневников бывшей императрицы Политбюро в феврале 1921 года рассматривало подробнее и основательнее, чем проблему голода…

Что имело хоть какое-то отношение к идеологии, для большевиков стало стратегическим вопрюсом. Даже воз­вращение белого генерала Слащева, рвавшегося обратно в Россию, обусловили требованием: „Написать мемуары за период борьбы с Советской Россией". Естественно, с „разоблачением" „белого" движения. Даже стенографов вы­делили, что не помешает, вконце концов, „ликвидировать" самого генерала. Да, генерал Слащев был „ликвидирован" НКВД.

Интеллигенция по своей сути была носительницей не­истребимой идеи либерализма. При сохранении своего по­литического влияния либерализм был бы важным гарантом недопущения крайностей пролетарской диктатуры. Ленин понимал это лучше других. Поэтому не случайно, что еще задолго до рокового октября он повел яростные атаки на либеральную буржуазию. В статье „Рабочая и буржуазная демократия", написанной в начале 1905 года в Женеве, Ле­нин однозначно сказал, что в социал-демократии есть два крыла: пролетарское и интеллигентское. Второе — суть либеральное, неспособное на решительные, революцион­ные действия. Либерализм — „движение буржуазии", и этим все сказано. Интеллигенты, либералы способны лишь на соглашательство с буржуазией, утверждает Ленин.

Поскольку в социал-демократии меньшевики были ближе всего к либерализму, клеймо „соглашателей" доста­лось прежде всего им. Ленин проницательно видел, что большевизм с его радикальностью не имеет никаких шан­сов в „нормальной" политической парламентской борьбе, в условиях функционирования Учредительного собрания. Оно, это Собрание, неизбежно стало бы выразителем либе­ральной умеренности, на что абсолютно не мог пойти Ле­нин. Поэтому не случайно Ленин продолжал наносить все новые удары по либерализму и его носителям — россий­ской интеллигенции.

Политбюро эпизодически привлекало внимание пар­тии, спецслужб в необходимости строить отношения с интеллигенцией в духе пролетарской диктатуры. На засе­дании Политбюро 11 января 1923 года его члены и канди­даты в члены Каменев, Томский, Рыков, Троцкий, Калинин, Бухарин сформулировали очередную установку: „Предло­жить ГПУ усилить наблюдение за лицами либеральных профессий и своевременно принимать меры по обезврежи­ванию врагов советской власти". Призыв не остался не­услышанным.

Высылка интеллигенции за границу, в окраинные места России — очередные ленинские удары. Но интеллигенция, часто почти раздавленная, обычно не отвечала большеви­кам этим же. Она продолжала оставаться интеллигенцией.