Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Суслов: Следовало бы кандидатов в члены Политбюро и секретарей ЦК расположить на трибуне…"

„Мавзолейный" вопрос обсуждается долго, серьезно, об­стоятельно; ведь потоптаться на трибуне — усыпальнице вождя — самая высокая честь приобщения к лику „вели­ких".

Идеологические, политические вопросы в ленинском го­сударстве всегда имели приоритет перед вопросами эконо­мическими, социальными.

Вот, например, как секретариат скрупулезно рассматри­вает в мае 1968 года вопрос „О задачах, структуре и штатах Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС". Посколь­ку филиалы этого института имеются во всех союзных рес­публиках, а также в Москве, Ленинграде и некоторых дру­гих городах, теперь необходимо координировать их работу. Выступают Суслов, Демичев, Пономарев, другие члены По­литбюро и секретари ЦК. Устинов считает, например, что институту следует больше заниматься проблемами научно­го коммунизма. А „что касается кадров, то их нужно дать Институту марксизма-ленинизма в таком количестве, в ка­ком это необходимо". Русаков обращает внимание присут­ствующих на то, что „в братских партиях допускается очень много случаев извращения марксистско-ленинской теории… У нас не хватает сил для того, чтобы дать отпор этим неправильным течениям, толкованиям отдельных во­просов марксизма-ленинизма… Нужно следить и давать от­пор…". В этом духе все говорят долго, детально и „обстоя­тельно".

Рассматривает секретариат и „ошибку Центрального те­левидения в освещении образа Ленина". Перед членами се­кретариата — виновные идеологические начальники. Одно­го из них Суслов отчитывает:

„Разве то, что известный сценарист и известный актер принимали участие в организации этой передачи, избавляет Вас от контроля? Вы имеете достаточное образование — и специальное, и политическое, а выглядите здесь как полити­ческий слепец…"

Устинов вторит ему:

„Вам нужно как следует было просмотреть пленку, тем более что речь шла об образе Ленина. И если она такая по содержанию — уничтожить ее, а не передавать в эфир".

Разговорами дело, естественно, не ограничивается. Дела­ются и оргвыводы.

До 100-летия со дня рождения Ленина еще очень дале­ко, а Секретариат ЦК 31 мая 1968 года этот вопрос обсуж­дает, намечает широкую программу идеологических и поли­тических мер. Рассматривается проблема строительства но­вого здания Центрального музея В.И. Ленина (хотя ленин­ских музеев в стране уже множество).

На заседании Секретариата ЦК тщательному допросу подвергаются люди, допустившие ошибку, приписав Лени­ну цитату, автором которой в действительности оказывает­ся ревизионист Бауэр. И все это попало в тезисы ЦК КПСС ,Д 100-летию со дня рождения В.И.Ленина". Виновных С.Л.Титоренко и Э.П.Плетнева предложено наказать… Ну и, конечно, с особым пристрастием обсуждаются вопросы о создании новых государственных заповедников, например, „Горки Ленинские", о присуждении Ленинских премий, строительстве новых ленинских памятников и другие столь же „важные" проблемы…

Могло ли хоть одно светское государство уделять фак­тически религиозным вопросам такое систематическое вни­мание? В такой уродливой, средневековой форме? Разве мог бы ленинизм жить в стране, если бы его так не культивиро­вали?

Предполагал ли сам Ленин, что подобное идолопок­лонство будет рассматриваться как высший смысл государ­ственной политики?

Не является ли подобная практика примером массового, многолетнего, глубокого затмения сознания великого наро­да идеями и мифами человека, который был по духу чуже­роден России?

Истории еще предстоит продолжать выяснять роль это­го поразительного феномена. Но как бы там ни было, Ле­нин проявил удивительную целеустремленность, изворотли­вость, хитрость, волю в достижении цели, в которую, похо­же, вначале верил он один.

Ленин, улучив момент, ловко подобрал почти валявшу­юся власть. Он успел заложить только фундамент монолит­ного и прочного здания, пока его не подкосила болезнь. Но не повлияла ли она на его политические решения? Особен­но в 1921—1922 годах?

Власть и болезнь

В декабре 1935 года начальник Лечебно-санитарного управления Кремля Ходоровский обнаружил в секретном архиве записки покойного профессора-невропатолога В.Крамера, лечившего Ленина. Естественно, он тут же доло­жил о них высшим властям Кремля. Однако их уже мало интересовало то прошлое, которое было скрыто от всех. Записки Крамера отправили в совершенно секретный архив ЦК, где они и пролежали еще более полувека.

Профессор пишет, что болезнь Ленина, закончившаяся смертью, "длилась в общей сложности около двух с полови­ною лет, причем общая характеристика ее таила в себе та­кие признаки, что все невропатологи, как русские, так и заграничные, останавливались на ней как на чем-то, что не соответствовало трафаретным заболеваниям нервной систе­мы".

Уже во второй половине 1921 года Председатель Сов­наркома был серьезно болен. Однако Ленин работает по– прежнему очень много и напряженно. Вот, например, один такой день 21 июня 1921 года, каковых (по нагрузке) было много.

В 11 часов Ленин приезжает на автомобиле из Горок и сразу отправляется на заседание Политбюро. Там целая куча вопросов: о чистке личного состава партии, о борьбе с голодом, о III Конгрессе Коминтерна, о налогах, о приезде американского сенатора Д.Франса, о предстоящей Московской губернской партийной конференции, о предложении китайскому правительству о выдаче белогвардейцев, о до­пуске представителей Великобритании в Петроград, об ут­верждении В.Л.Коппа полномочным представителем РСФСР в Германии, множество кадровых вопросов.

То было рядовое заседание Политбюро, которое реша­ло и предрешало все государственные дела. Партия уже подменила и подмяла государство.

До вечернего заседания правительства, начавшегося в этот день в 18 часов, Ленин занимается работой, которую он любил: писать или диктовать записки. На этот раз он пишет письма, телеграммы, записки уполномоченному Наркомпрода на Северном Кавказе М.Н.Фрумкину, заместите­лю наркома внешней торговли А.М.Лежаве, своему заме­стителю по Совнаркому А.И.Рыкову, заместителю наркома продовольствия Н.П. Брюханову, членам коллегии Накрома– та внешней торговли Войкову и Хинчуку, секретарю ВЦИК А.С.Енукидзе, в Наркомат земледелия И.О.Теодоровичу, се­кретарю Л.А.Фотиевой, библиотекарю Манучарьянц, заме­стителю наркома просвещения Е.А.Литкенсу. В этот же от­резок времени читает письма, телеграммы, подписывает де­нежные документы, мандаты, рассматривает прошения, зво­нит по телефону, знакомится с письмом японского коррес­пондента П.Саваямы, которому отказывают в приезде в Рос­сию, и т.п. и т.д.

Вечером Ленин председательствует на заседании Совета Народных Комиссаров, который рассмотрел несколько де­сятков вопросов. В ходе заседания Председатель правитель­ства вновь пишет записки, подписывает документы, обрыва­ет говорунов, требует тишины, раздражается, если кто-то входит или выходит…

Таков лишь один рабочий день Ленина*. Нагрузка на человека, который лишь на сорок восьмом году своей жиз­ни, по существу, узнал, что такое государственная служба, огромна. Организм Ленина болезненно адаптируется к со­стоянию бесконечного переключения внимания с вопросов экономических на политические, с партийных — на дипло­матические, рассмотрение огромной массы мелких текущих дел, которые тогда называли „вермишелью", встречи с мно­жеством людей. Ленин из зарубежного наблюдателя рос­сийской государственной жизни и ее ожесточенного крити­ка (что всегда проще) превращается в TBopija этой жизни. Он перемещается в эпицентр всех драматических и трагиче­ских событий огромной страны. Нервная система работает напряженно, с огромными перегрузками. А ведь, судя по ряду косвенных признаков и свидетельств, она никогда не была у него крепкой. Известно, что он очень быстро воз­буждался, получая сообщения о драматических событиях, возникшей опасности, — терялся, бледнел. Как рассказы­вал К.Радек, когда Ленин возвращался в Россию и пере­ехал шведскую границу в апреле 1917 года, в вагон вошли солдаты. „Ильич начал с ними говорить о войне и ужасно побледнел".

Его порой раздражала музыка (скрипка), он не перено­сит внешнего шума, стука за стеной, суеты, разговоров на заседаниях. Как вспоминала Лидия Александрювна Фотиева, в июле 1921 года, когда ремонтировалась его квартира в Кремле, Ленин требовал, чтобы перегородки между комна­тами были "абсолютно звуконепроницаемые", а полы — „аб­солютно нескрипучие".

На свои нервы Ленин жаловался довольно часто. Так, в письме к сестре Марии Ильиничне в феврале 1917 года брат пишет: „Работоспособность из-за больных нервов отчаянно плохая". По ряду косвенных признаков Ленин знал о не­благополучии со своими нервами. Так, в его ранних бумагах обнаружены адреса врачей по нервным, психическим болез­ням, которые проживали в Лейпциге в 1900 году.

Несколько лет после октябрьского переворота, насы­щенных драматизмом революционных событий, форсирова­ли у вождя болезнь мозга и нервов. Особенно это стало заметно с весны 1922 года. Как писал В.Крамер, ему, как врачу, уже тогда стало ясно, что „в основе его болезни лежит действительно не одно только мозговое переутомле­ние, но и тяжелое заболевание сосудистой системы голов­ного мозга".

Известно, что болезнь сосудов головного мозга очень тесно связана с психическими заболеваниями. Не случайно, что большинство врачей, лечивших Ленина в 1922—1923 го­дах, были психиатры и невропатологи. Психические заболе­вания на почве атеросклероза сосудов, как гласит медицин­ская литература, проявляются в систематических головных болях, раздражительности, тревоге, состояниях депрессии, навязчивых идеях… Все это можно проследить у больного Ленина. Например, как установил Евгений Данилов (мной найдены подтверждения этих выводов), в ходе болезни Ле­нин был часто раздражителен, гнал врачей от себя, иногда не хотел видеть Крупскую… Болезнью не только повреж­дены сосуды, но затронута и психика.