Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Однако Ленин продолжал руководить партией и стра­ной. Периодами его мучает какая-либо навязчивая, маниа­кальная идея, пока он не найдет для нее практического выхода. Весной 1922 года, например, это была проблема церкви: Ленину казалось, что после разгрома сил контрре­волюции в гражданской войне церковь возглавила весь тайный антисоветский лагерь. Председатель Совнаркома инициирует ряд самых жестоких решений правительства антирелигиозного характера, исподволь готовит решающий удар по церкви.

Вернемся еще раз к церковной теме, но уже в связи с болезнью.

В начале марта 1922 года Ленин, как мы знаем, уезжает на отдых в Корзинкино, близ Троицко-Лыково Москов­ской губернии, где отдыхает три недели. Церковь не дает ему покоя. Он все больше убеждается (такова идея, которая его мучает): церковь — последний бастион контрреволю­ции. Несколько дней он увлеченно работает над програм­мной статьей „О значении воинствующего материализма", размышляет над практическими шагами по резкому ограни­чению влияния церкви. Мысли его радикальны и беспощад­ны. Ленину кажется, что программа разгрома церкви в Рос­сии не только даст крупные денежные средства советской власти, но и резко продвинет страну вперед по пути социа­лизма. Золото плюс безраздельное влияние коммунистиче­ской идеологии! Это так важно и ценно!

19 марта 1922 года он пишет письмо (его любимый жанр) И.И.Скворцову-Степанову с предложением подгото­вить книгу по истории религии резко выраженного атеисти­ческого характера, где надо показать политическую связь церкви с буржуазией.

Закончив письмо, он садится за другое, членам Полит­бюро, может быть, одно из самых страшных в его наследии: „По поводу происшествия в Шуе…". Сообщение о протесте и сопротивлении верующих церковному погрому в Шуе привело Ленина в бешенство. Слова из его письма: „Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу рас­стрелять, тем лучше" — свидетельствовали, что их автор находился в воинственно-возбужденном состоянии. Даже во времена средневековой инквизиции столь откровенное палачество чем-то маскировалось.

Мы, видимо, никогда доподлинно не узнаем, в какой степени болезнь наложила свой отпечаток на многие реше­ния Ленина. Он, как мы знаем, был способен на жестокие решения и раньше. Вспомним его директивы и распоряже­ния о расстрелах, повешениях в 1918 году. Внимательный анализ ситуаций, в которых принимались эти беспощадные решения, показывает: чем была выше нервная перегрузка лидера большевиков, тем радикальнее и беспощаднее были его решения. Власть — огромная, бесконтрольная, необъят­ная — усугубила болезненно-патологические проявления в психике Ленина.

Вспомним, в августе—сентябре 1922 года Ленин высту­пает инициатором высылки российской интеллигенции за рубеж, беспощадной и бесчеловечной. Выгнать цвет россий­ской культуры за околицу отечества — такое могло прийти в голову только больному или абсолютно жестокому чело­веку. Но еще за месяц-два до этих роковых решений боль­ной Ленин с помощью Крупской учится писать, делает элементарные примеры по арифметике, пишет простенькие диктанты…

Листки бумаги, исписанные едва понятным, ломающим­ся почерком, фиолетовыми чернилами и химическим каран­дашом, — это упражнения, которые выполнял вождь под руководством Крупской. Именно в это время, после май­ского удара, у Ленина усилились провалы в памяти, ослабла адекватность реакции на события; рассеянность, „невозмож­ность", как пишет В.Крамер, „выполнения самых простых арифметических задач и утрата способности запоминания хотя бы нескольких коротких фраз при полной сохранно­сти интеллекта".

В „полной сохранности интеллекта" приходится, конеч­но, усомниться. Например, 30 мая, как вспоминала М.И.Ульянова, когда „врачи предложили ему помножить 12 на 7 и он не смог этого сделать, то был этим очень подавлен. Но и тут сказалось обычное упорство. После ухо­да врачей он в течение трех часов бился над задачей и решил ее путем сложения (12+12=24, 24+12=36 и т.д.). Однако после этого всего через месяц-другой вождь прини­мает решения, имеющие огромное значение для судеб Рос­сии и мирового сообщества: высылка интеллигенции за гра­ницу, одобрение постановления ВЦИК „О внесудебных ре­шениях ГПУ, вплоть до расстрела", определение вопросов стратегии и тактики III Интернационала — переход от не­посредственного штурма буржуазной крепости к ее методи­ческой осаде. Кто схажет, восстановился ли вождь больше­виков после болезни, принимая эти решения?

Ленин опасно болен. Политбюро вызывает врачей из-за рубежа. Сталин дает инструкции Крестинскому в Берлин: „Всеми средствами воздействовать на Германское правитель­ство с тем, чтобы врачи Ферстер и Клемперер были отпуще­ны в Москву на лето… Выдать Ферстеру (Клемпереру выда­дут в Москве) пятьдесят тысяч золотых рублей. Могут при­везти семьи, условия в Москве будут созданы наилучшие".

Ленину врачи своей методичностью надоедают. Он пи­шет Сталину: „Покорнейшая просьба освободить меня от Клемперера… Убедительно прошу избавить меня от Ферстера. Своими врачами Крамером и Кожевниковым я доволен сверх избытка".

Однако соратники в переписке между собой не очень слушают больного. Зиновьев предлагает: „Немцев оставить; Ильичу — для утешения — сообщить, что намечен новый осмотр всех 80 товарищей, ранее осмотренных немцами…" Члены Политбюро соглашаются.

Ленин настойчив, хочет, чтобы его держали в курсе политических дел. „Т. Сталин! Врачи, видимо, создают ле­генду, которую нельзя оставить без опровержения. Они рас­терялись от сильного припадка в пятницу и сделали сугу­бую глупость: пытались запретить „политические" совеща­ния (сами плохо понимая, что это значит). Я чрезвычайно рассердился и отшил их. В четверг у меня был Каменев. Оживленный политический разговор. Прекрасный сон, чу­десное самочувствие. В пятницу паралич. Я требую Вас эк­стренно, чтобы успеть сказать, на «случай обострения болез­ни. Только дураки могут тут валить на политические раз­говоры. Если я когда волнуюсь, то из-за отсутствия свое­временных и компетентных разговоров. Надеюсь, Вы пойме­те это, и дурака немецкого профессора и К° отошьете. О пленуме ЦК непременно приезжайте рассказать или присы­лайте кого-либо из участников…"

Для Ленина политика — это жизнь, а жизнь — это политика.

Ленин болен, но совершенно нет серьезного „позыва", чтобы снять с себя бремя власти, освободиться от нее, выйти в отставку, — нет, власть для него — высший смысл его жизни. Правда, летом 1922 года он несколько раз заво­дит разговоры о том, что если он не сможет занимать­ся политикой, то попробует себя в сельском хозяйстве. М.И.Ульянова вспоминала даже его рассуждения о селекции, выращивании шампиньонов и разведении кроликов. Но, как и следовало ожидать, эти „сельскохозяйственные" разго­воры были мимолетными, несерьезными и навеяны, видимо, сельской обстановкой усадьбы в Горках.

Мучительно переживая приступы болезни не только в силу ее физиологического влияния, сколько от безмерной духовной горечи в результате отстраненности от текущих дел, Ленин часто раздражается. По любому поводу. Его гнетет вынужденное бездействие, он замечает, что соратни­ки своей заботой о здоровье фактически все дальше отодви­гают его от штурвала непосредственного управления рево­люционным российским кораблем. Думаю, что осознание этого факта особенно усугубляет страдания больного.

Власть для Ленина — смысл его жизни. Он не собирает­ся с ней расставаться, будучи совершенно больным. Одна мысль о ее потере для него невыносима. Для Ленина власть — понятие более широкое, философское, нежели собственное участие в процессе управления государством. Однажды А.А.Иоффе прислал Председателю Совнаркома письмо, в котором отождествлял Ленина с ЦК.

Вождь тут же ему категорически возразил: „Вы ошибае­тесь, повторяя (неоднократно), что „Цека — это я". Это можно писать только в состоянии большого нервного раз­дражения и переутомления".

Просто власть для Ленина как личности была высшим смыслом его существования, способом реализации своих убеждений, хотя он не был тщеславным человеком. Утверж­дения Иоффе, как я понимаю, основываются на констата­ции огромного личного влияния лидера большевиков. И это влияние определялось не только тем, что он был Председа­телем СНК, Совета Труда и Обороны и членом Политбюро. Его фанатичная убежденность, непреклонная воля, поли­тическая энергия, безапелляционность выводов и решений производили большое впечатление на окружающих. Как пи­сал В.С.Войтинский, .Ленин был окружен атмосферой без­условного подчинения… Все смотрели на действительность „глазами Ильича".