Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

С позиции сегодняшнего дня — это робкая и двусмыс­ленная позиция. Но тогда иначе Горбачев говорить не мог, да, видимо, и не собирался.

Как я заметил, Горбачев к Ленину чаще всего обращался как к необходимому ритуалу, без излишней трескотни. Даже в своем программном докладе 23 апреля 1985 года на плену­ме ЦК он сказал лишь несколько дежурных фраз типа: „Вся жизнь, весь ход истории убедительно подтверждают вели­кую правоту ленинского учения". Его отношение к Лени­ну и ленинизму спокойное, без идеологической экзальтации, но и без малейших попыток критического пересмотра несо­стоятельных пророчеств вождя. Правда, иногда он о Ленине высказывался в период перестройки и весьма традиционно, апологетически. Так, на заседании Политбюро 15 октября 1987 года (два с половиной года перестройки прошло!), ког­да обсуждался проекту доклада на торжественном заседании, посвященном 70-летию Октября, он назвал решение Ленина о переходе к социалистической революции „гениальным". Хотя, по моему мнению, которое не было таким еще не­сколько лет назад, это была одна из крупнейших историче­ских ошибок XX века, если не самая крупная. Буржуазно– демократическая Россия сохранилась бы как великое госу­дарство по уровню как своей цивилизованности, так и соци­ально-экономического развития, была бы одной из самых прогрессивных стран планеты. Горбачев в оценке Ленина мыслил очень традиционно, без учета глубокой ущербности ленинской социальной методологии. Но мы все тогда еще были в глубоком плену ленинизма. Никто не может „выско­чить" из своего времени, хотя бы на десятилетие вперед.

Таким был тогда Горбачев: сделав шаг вперед, тут же потихоньку — полшага назад. Он оказался человеком, кото­рый понял жизненную необходимость перемен, как он выра­зился, „перестройки". Но в большинстве случаев его шаги были половинчатыми, нерешительными, иногда двусмыслен­ными. Думаю, это не от ума, а от характера. Но для истории это оказалось в конце концов благом.

Правда, в некоторые решающие моменты у него достава­ло силы воли проявить государственную решимость. Напри­мер, в выводе войск из Афганистана, возвращении Сахарова из ссылки, принятии резкого решения в отношении военных после пролета в мае 1987 года самолета Руста. Порой эта решимость была сомнительного содержания по по­следствиям. Так, когда первый заместитель министра финан­сов В.В.Деменцев пытался на заседании Политбюро возра­жать против огульного сокращения продажи водки, Горба­чев его резко прервал: "В том, что Вы сказали, ничего нового нет. Каждому из нас известно, что имеющиеся на руках деньги покрывать нечем. Но Вы не предлагаете ничего друго­го, как спаивать народ. Так что докладывайте свои сообра­жения короче: вы не в Минфине, а на заседании Политбю­ро…

Горбачев часто поступает как типичный „идеологиче­ский боец", подлаживаясь под голоса и мнения своих стар­ших коллег (когда он еще не был генсеком).

И тем не менее это был, безусловно, новый во многих отношениях Генеральный секретарь, несвободный, однако, от груза партийных привычек цековской верхушки и стерео­типов советского мышления, как и многие из нас. Вместе с тем Горбачев лишь где-то к началу 90-х годов постепенно освободился от сильно заметного вначале провинциализма.

Псевдопатриоты, большевики и националисты часто склоняют его имя в связи с распадом СССР. Но имен­но Горбачев до последнего пытался спасти Союз. Как и Б.Н.Ельцин, я это могу подтвердить, поскольку присутство­вал на некоторых заседаниях по подготовке нового союзно­го договора.

Жаль, до бесконечности жаль, что погиб Союз. А ведь жизнеспособная конфедерация вполне могла сохраниться. Я и сейчас считаю, что время ее еще не ушло. Но не Горбачев и не Ельцин „развалили" Союз. Глубинная мина под Союз была заложена еще Лениным в 1920 году, когда Политбю­ро стало ликвидировать губернии и создавать националь­ные формирования. Это — главная причина распада СССР. В условиях диктатуры это не грозило дезинтеграцией страны, но, как только начался демократический процесс, заработа­ли центробежные силы…

Историческая логика вела к новому типу отношений республик, возможно, повторюсь, в форме демократической конфедерации. Но силы старого, консервативного мира ком­мунистического прошлого 19 августа 1991 года сделали нео­братимый шаг, который, независимо от их намерений, при­вел к распаду великой страны. То была вторая, производная, „вспомогательная" причина краха Союза.

Роль Горбачева как последнего официального „ленинца" заключается не в том, что он разрушил тоталитарную систе­му. Нет. Он ее не разрушал. Он просто не мешал ее саморас­паду.

Ленинские „наследники"… Ленинское „наследство"… Все это уже принадлежит истории, хотя ленинизм еще не умер. Но любые попытки силой возродить его обернутся катастро­фой, сопоставимой лишь с событиями 1917—1921 годов.

Мы с вами спокойно можем сегодня говорить о крес­тьянских вождях: Разине, Болотникове, Пугачеве. А настоя­щих пролетарских вождей в России никогда не было. Ленин, строго говоря, — вождь не классовый, хотя он три десятиле­тия не переставая говорил о диктатуре пролетариата. Это лидер бунта, смуты, катаклизма. Диктатура пролетариата для него была не целью, а средством.

Историческая сила Ленина в том, что он смог затронуть извечные струны надежд людей на счастье и справедливость.

Историческая слабость его в стремлении осуществить эти надежды неограниченным насилием, попранием всех сво­бод и прав людей.

Еще много граждан в России, которые и сегодня молят­ся Ленину. Пусть это не вызывает ни гнева, ни насмешек. Несвобода сидит глубоко в нас, и потребуются долгие годы, когда о Ленине, его наследстве и наследниках мы сможем говорить так же спокойно, как о российских крестьянских вождях, российском самодержавии, феврале 1917 года, став­ших историческими предтечами великой трагедии свободы.

Исторический Ленин

В истории есть люди, о которых спорят целые эпохи. Ленин — один из них. Правда, до недавнего времени на родине Ульянова можно было говорить о нем лишь в превос­ходной, божественной степени. Затем, когда политический маятник качнулся в другую сторону, о вожде большевиков стали говорить совсем иное, часто явно вымышленное и явно незаслуженное

Но каким все же был Ленин? Вы прочли несколько глав о нем, и я хотел бы сделать несколько завершающих мазков на портрете вождя, человека, оставившего самый глубокий шрам в судьбе России. Работая над портретом и прочтя „ку­бические метры" литературы,посвященные вождю, его пар­тии и ее деяниям, я в конце концов пришел к парадоксально­му выводу» что никакой „Ленинианы" у нас нет; о больше­виках мы знаем меньше, чем об эсерах и меньшевиках, об Октябрьской революции меньше, чем о Февральской. По­чему?

Смещенный ракурс исследования, откровенная апологе­тика, умолчания, идеологическая заданносгь, а часто и фаль­сификации привели к тому, что есть гигантская по объему литература, но в высшей степени односторонняя, тенденци­озная, пристрастная.

„Берясь" за Ленина как часть трилогии „Вожди", я пони­мал, что сказать что-то новое и честное можно лишь в том случае, если придерживаться принципа: ни хулы, ни аполо­гетики. У вас, возможно, сложилось впечатление, что я по­дошел предвзято к личности выдающегося российского ре­волюционера. Смею вас уверить, что это не так. Просто я был вынужден сказать много такого, что не было известно простому читателю. Нельзя было создавать слащавую пасто­раль, их написано у нас множество. Мрачный портрет — вина не писателя, а той Системы, которой было выгодно сделать из Ленина идеологическую мумию: беспорочную, безгрешную, всевидящую, всезнающую, правую во всех слу­чаях жизни. А Ленин был грешным человеком, очень греш­ным. Но этого греховного „величия" мы не видели.

Исторический Ленин — это человек во плоти, в коем засела маниакальная мысль добиться с помощью революции утопического правила: „Каждый по способностям, каждому по потребностям". А для этого, по Ленину, нужно было заставить людей, чтобы они „работали поровну, правильно соблюдали меру работы и получали поровну". А контроль за соблюдением „меры работы" будет такой, что „от него нельзя будет никак уклониться", „некуда будет деться". По поводу этих воззрений, стоящих в ряду с взглядами Фу­рье, Сен-Симона, Оуэна, не стоило бы много и говорить*. В человеческой истории всегда было немало мечтателей, про­стодушных людей, утопистов, прожектеров, большинство из которых помнят только самые дотошные историки. Не будь 1917 года, о Ленине сегодня знал бы один человек из тыся­чи, а может быть, и значительно меньше. Хотя в специаль­ных изданиях, словарях М.М.Филиппова, Брокгауза и Эфро­на (малый словарь), Ф.Павленко фамилия Ульянова-Ленина упоминается уже с 1900 года. Но это весьма краткие со­общения, которые могли заинтересовать лишь самых узких специалистов-исследователей.

Исторический Ленин — это человек, который, кроме взращивания маниакальной идеи, оказался способным еще на два деяния: смог создать орудие для попытки реализовать коммунистическую идею на практике и проявить способ­ность заметить, уловить уникальный момент фактического безвластия в России, когда ему ничего не оставалось другого, как поднять и подобрать эту власть.

Исторический Ленин — это революционер, который смог в момент кульминации проявить решительность на гра­ни исторической авантюры, но которая, вопреки всеобщему скепсису буржуазных политических лидеров в России, была тогда вознаграждена. Это был самый крупный приз в XX веке — диктаторская безраздельная власть над великой стра­ной.