Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Исторический Ленин, вопреки сложившимся стереоти­пам и мифам партийной пропаганды, — человек антигуман­ного склада, видевший высшую реальную ценность не в че­ловеческой жизни, ее свободе и правах, а во власти. Ленин стал главой правительства страны, которую едва ли любил. Его уничижительные, язвительные филиппики о „русском человеке — плохом работнике", о „русских дураках" — на­глядное тому свидетельство. Он не был патриотом России, ибо был готов пожертвовать огромной ее частью для сохра­нения большевистского господства. Могут возразить, что после большевистского переворота Ленин не раз заявлял: „Мы оборонцы" с 25 октября 1917 года. Мы за "защиту отече­ства…".

Фарисейство этих слов поразительно. Нужно было бы точнее сказать: „Мы за защиту своей власти…" Еще вчера желать поражения отечеству (хотя и прикрываемое словами „временного правительства") — а сегодня уже диаметрально противоположная позиция. Беспринципный прагматизм все­гда был оружием большевиков.

Правда, в партийных воспоминаниях довольно часто муссируется идея: насколько Ленин любил Россию, настоль­ко он ненавидел ее врагов. Приводят даже воспоминания А.К.Воронского (павшего, кстати, то ли от "любви" ленин­цев, то ли от большевистской „ненависти" в годы большого террора), якобы заявившего: „Великая любовь рождает и ве­ликую ненависть. И то, и другое у Ленина до краев: нена­висть к России царей, дворян и помещиков и любовь к Рос­сии непрестанного, страдальческого труда".

Великая любовь может рождать только любовь. У нена­висти иные корни.

Ленин не сразу стал таким. Но его эволюция к тому, что я сказал выше, была без больших зигзагов.

Ранний Ленин на пороге века был почти типичный рос­сийский социал-демократ с радикальным уклоном. Это тот Ленин-Ульянов, который, наблюдая за Россией из-за рубе­жа, мог строить абстрактные революционные схемы, злобно поносить царя, давать советы из спокойной Европы по активизации революционных выступлений. На этом раннем эта­пе происходит размежевание Ленина с либеральной социал–демократией и переход на радикальные рельсы. Ленин еще со времени первой русской революции повел яростные ата­ки на либералов. В кадетах, либеральной интеллигенции, лю­дях типа Струве, Кусковой, Прокоповича, Пешехонова, Анненского, Муромцева, Чупрова он увидел чуть ли не глав­ную опасность своим планам. Антилиберализм Ленина (не все тогда это поняли) — это противостояние свободе как политической и нравственной ценности. Происходит „боль­шевизация" сознания. Похоже, что ранний Ленин, осев за рубежом, не видел для себя места в России. Только в случае революции. Но еще в январе 1917 года он мало в нее верил.

Зрелый Ленин — это лидер большевиков в годы импери­алистической войны. Ульянов-Ленин оказался одним из не­многих социал-демократов, который увидел в империалиста ческой войне своего союзника. Он понял раньше других, что самодержавие пало в результате неспособности довести войну „до победного конца". Война же явилась и главной причиной поражения Февральской революции. Победители Февраля не знали, как достойно выйти из войны. А Ленин — знал, даже если это недостойный путь. Ленин приходит к парадоксальному выводу, глубоко антипатриотическому по своей сути: войну нужно похоронить, даже ценой пораже­ния России. Исторический Ленин — это человек, сделавший в революции главную ставку на поражение России в войне. До этого никто додуматься не смог. Ибо для этого нужно было не любить свое отечества Он предал союзников Рос­сии, они потом, победив Германию и без России, помогли вернуть Ленину гигантский кусок российского государства, который тот отдал немцам.

Весь вопрос тогда упирался в политическую методоло­гию: как использовать войну для инициирования революци­онного взрыва. Ленин против мира — так может быть похо­ронена революционная идея. В октябре 1914 года, когда европейские социал-демократы лишь искали пути, как при­нудить свои правительства к миру, Ленин писал Шляпнико­ву: „Неверен лозунг „мира" — лозунгом должно быть прев­ращение национальной войны в гражданскую войну". На этом Ленин не остановится: будет добиваться поражения в войне собственного правительства. Это национальное пре­ступление мы десятилетиями считали великой ленинской по­литической мудростью.

Этот момент для понимания исторического Ленина чрез­вычайно важен: для достижения своей цели он готов пере­ступить через святыни патриотизма, национальной чести и просто гражданской порядочности. Цель превыше всего!

Поздний Ленин (если так можно выразиться) — человек, ставший главой революционного правительства. Вооружен­ный только теоретическими схемами и никогда никем не управлявший, Ленин просто беспомощен перед обвалом про­блем. Он может вначале выдвинуть лишь конфискационную идею: изъять, реквизировать, экспроприировать. На этом пути одно средство — беспощадная диктатура. Еще два-три месяца назад с серьезным видом рассуждавший об отмира­нии государства, Ленин вынужден лихорадочно создавать армию, трибуналы, наркоматы, инспекции, секретные отде­лы, дипломатическую службу. Лишь обращение к презрен­ным буржуазным „спецам" позволяет хоть как-то наладить функционирование государственных структур. Распоряже­ния Ленина, как и Совнаркома, на первых порах поверхност­ны, случайны, непродуманны, но жестки и жестоки. А ведь сколько после появилось апологетических книг, сборников и диссертаций типа "Ленин о государственном строитель­стве"…

Исторические штрихи на портрет Ленина нанесли мно­гие люди, как большевики, так и лица, которых нельзя запо­дозрить в ношении „пролетарских очков" или классовом при­страстии. Эти свидетельства весьма важны, ибо многотомье партийных воспоминаний большевиков повторяет лишь на разные лады одно слово: „гений". Только немногие из этих воспоминаний, и прежде всего Н.К.Крупской,Троцкого, Зи­новьева, Каменева, Бухарина, Раскольникова, Луначарского, Крестинского, Иоффе, Ганецкого, Малькова и некоторых других, привносят в палитру красок портрета некие новые человеческие черты исторического Ленина, а не большевист­ской иконы. Тем более что до недавнего времени воспоми­нания В.А.Антонова-Овсеенко, А.С.Бубнова, Н.П.Горбунова, М.С.Кедрова, Г.И.Ломова (Оппокова), В.И.Невского, И.А. Пятницкого, В.Я.Чубаря, А.В.Шотмана, И.С.Уншлихта, Б.З.Шумяцкого и некоторых других были сокрыты в секрет­ных хранилищах (как же — ведь это „враги народа") партии, прямо причастной к уничтожению этих и миллионов других людей. Даже после смерти Ленина не могли быть опублико­ваны честные воспоминания. Он еще при жизни был превра­щен партийной пропагандой в некоего идола, о котором можно было говорить и писать только в соответствии со сложившимися идеологическими канонами.

Справедливо писал после смерти Ленина большой рос­сийский интеллигент, лидер кадетов Павел Николаевич Ми­люков, что „над самой личностью человека, совершившего над своей страной из убеждения величайшее злодейство, ко­торое когда-либо удавалось совершить профессиональному тирану, суждение истории сложится не сразу. Надо будет начать с отделения лица от легенды, которой успело густо покрыться его имя".

Постараюсь к тому, что я написал в книге, добавить наиболее характерные мазки некоторых людей к портрету, эскиз которого — передо мной. Надеюсь, что это придаст больший исторический характер силуэту человека, которого нет среди нас уже семь десятилетий.

Н.К. Крупская. „Таких жестов, как битье кулаком по столу или грожение пальцем, никогда не было.. Говорил быстро. Стенографисты плохо записывали… стенографисты у нас были тогда плохие, и конструкция фраз у него труд­ная… После споров, дискуссий, когда возвращались домой, был часто сумрачен, молчалив, расстроен… Никак и никог­да ничего не рисовал… Очень любил слушать музыку. Но страшно уставал при этом… Как правило, уходил после пер­вого действия как больной… Перед всяким выступлением очень волновался: сосредоточен, неразговорчив, уклонялся от разговоров на другие темы, по лицу видно, что волнуется, продумывает. Обязательно писал план речи… Копанье и му­чительнейший самоанализ в душе ненавидел… Адоратскому до деталей рассказывал, как будет выглядеть социалистиче­ская революция…"

Г.Е. Зиновьев. „..А было ли сознание (ощущение), что он (Ленин. —Д.В.) призван? Да, это было! Без этого он не стал бы Лениным. Без этого (именно ощущение) вообще нет во­ждя. Одно время (когда В.И. боролся еще за признание) отношение к нему лично (то есть именно не ,лично", а поли­тически и теоретически) было для него критерием, мерой вещей…

Ленин любил пугать: если будем делать ошибки — по­летим и т.д.".

М.И.Ульянова. „Больше чего-либо другого занимало Вла­димира Ильича в этот период (1922—1923 гг.) сельское хо­зяйство. „Если нельзя заниматься политикой, надо заняться сельским хозяйством"… Мысли о занятии чем-либо иным, а не политикой, приходили, однако, Владимиру Ильичу в голо­ву лишь тогда, когда он чувствовал себя плохо и пессими­стически смотрел на возможность выздоровления. Но стои­ло наступить хоть небольшому улучшению, как все мыс­ли его направлялись опять-таки к политической деятель­ности".

В .М.Чернов. „Ум Ленина был энергетический, но холод­ный. Я бы сказал даже: это был прежде всего насмешливый, язвительный, циничный ум. Для Ленина не могло быть ниче­го хуже сентиментальности…* Это был отличный революци­онный и государственный деловик, но исторический прови­дец это был просто никакой. Его „малый политический ра­зум" был блестящий; его „большой политический разум" был перманентным банкротом… Как человек „с истиной в карма­не", он не ценил творческих исканий истины, не уважал чужих убеждений, не был проникнут пафосом свободы… Воля Ленина была сильнее его ума. И потому ум его в своих извилинах и зигзагах был угодливо покорен его воле… Ле­нин был добродушен. Но добродушие и доброта не одно и то же… Это добродушие есть просто побочный продукт бла­годушной удовлетворенности, происходящей от сознания силы. Таким же добродушием большого сенбернара по отно­шению к маленьким дворнягам был полон и Ленин по отно­шению к своим „ближним".