ЛЕСНОЙ ЗАМОК

И тут она начала говорить о die Ehrfurcht [17] . О том, что нужно чтить и страшиться. Именно эти слова употребляла ее мать, рассуждая об Иоганне Пёльцле. Конечно, фермер он хоть и старательный, но никудышный, и это ни для кого не секрет (сказала она это Кларе, разумеется, не так прямо, но сказала-таки), и все же к мужу нужно относиться с благоговением, как если бы он был важным и преуспевающим человеком.

— И вот что я тебе скажу, а я сама это слышала от собственной матери. Слово отца — закон для всей семьи.

17

 Благоговение (нем.).

Клара произнесла это столь торжественно, что мальчик почувствовал, как на него нисходит нечто вроде благодати. Да, когда-нибудь он сам тоже обзаведется семьей и все ее члены будут обязаны чтить его и страшиться. В этот миг ему страшно захотелось пи-пи. (В те годы с ним такое бывало всегда, стоило ему задуматься над чем-нибудь серьезным и, безусловно, применительно к нему самому, оптимистическим.) В разгар материнской речи он едва не описался, но этого не произошло — он перетерпел, чтобы в будущем получить законно причитающуюся ему долю благоговения.

— Да, — сказала она сыну, — слово отца должно быть законом. Правильное оно или неправильное, а перечить этому слову все равно нельзя. Отца нужно слушаться. Для блага семьи. Прав он или не прав, это не обсуждается. Отец прав всегда. Иначе сплошное расстройство. — Теперь она заговорила об Алоисе-младшем: — А вот у него благоговения не было. Пообещай мне, что про тебя никто не сможет сказать такого. Потому что ты теперь старший из детей. Ты важный маленький человечек. А тот, кого ты привык считать старшим братом, теперь, считай, умер.

Ади страшно вспотел. И это тоже было чем-то вроде проявления благодати. Чтобы подчеркнуть важность момента и испытываемого им в этот момент чувства, я вошел к нему в сознание на достаточно долгое время и подсказал: «Твоя мать права. Ты теперь старший из детей. Младшие обязаны чтить тебя и страшиться».

Ади понял меня, а ночью я провозился с ним до тех пор, пока не превратил эту концепцию в одну из столбовых дорог сознания, в одну из магистралей, на которые приходится основной поток мыслей. Из ночи в ночь я затем внушал ему, что Алоис-младший изгнан из семьи раз и навсегда.

Алоис-старший изрядно подсобил мне. В декабре он переписал завещание. Теперь в случае его смерти сыну Алоису должен был достаться лишь неотчуждаемый (как велит закон) минимум. «Чем меньше, тем лучше», — подытожил он. А поскольку составление нового завещание разбередило в нем ностальгию по чисто чиновничьему бюрократизму, то в конце завещания Алоис сделал следующую приписку: «Составлено в полном осознании ответственности подобного решения со стороны отца. За долгие годы службы главным инспектором таможни Его Императорского Величества я проникся мыслью о том, что к столь тяжелым решениям нужно подходить со всей серьезностью».

Закончив новое завещание, Алоис свистнул Ади, а когда тот примчался, зачитал ему вслух отдельные параграфы.

4

Решение Алоиса написать новое завещание было принято после того, как он узнал, что ему удастся продать ферму. Покупателя порекомендовал господин Ростенмайер, неизменный добрый советчик Клары.

— Дорогая госпожа Гитлер, — сказал он ей, — покупатель на вашу ферму найдется по одной-единственной причине: она очень красивая. И разве не потому же купил ее некогда ваш супруг?

— Не скажу, что это не соответствует действительности, — ответила Клара. (Столь велеречивая фраза, на ее взгляд, означала, что она с лавочником флиртует.)

— Вот и хорошо, что вы это понимаете. Мне кажется, вам удастся продать ферму людям, разбирающимся в сельском хозяйстве

еще меньше вашего, но… — он важно поднял палец, — более обеспеченным, не правда ли? Значит, вам предстоит набраться терпения. Кто-нибудь из этих преуспевающих господ рано или поздно объявится. И как только это произойдет, соблаговолите направить его ко мне. А я уж ради вас постараюсь. Я найду верные ответы на все вопросы, которые он задаст.

Богатый приезжий вскоре объявился; и дом, и земля ему приглянулись; а с тяготами земледелия он был знаком еще в меньшей мере, чем хозяин; так что сделка состоялась. Особой выгоды извлечь не удалось, но и убытков Алоис вопреки собственным опасениям не понес. Заключение договора о купле-продаже даже помогло ему: теперь он полностью простился с мечтой о том, чтобы провести остаток дней в деревне, простился в той же мере, как и с надеждой на то, что он сможет когда-нибудь гордиться старшим сыном. Теперь эти надежды следовало возложить на Ади. Далеко не такой яркий и не такой здоровый, как Алоис-младший, далеко не такой красивый, но, не исключено, столь же умный, а главное, в отличие от старшего единокровного брата, послушный. Совершенно определенно послушный. Подзывать его свистом превратилось в удовольствие. Он мчится к тебе как угорелый.

Однако же в сердце у Алоиса-старшего хранилось нечто вроде старой фотографии. Выпадали поздние вечера, когда он сидел на дубовой скамье и размышлял о «лангстротте», который некогда смастерил самолично. Он похлопывал по сиденью словно бы затем, чтобы воскресить в памяти звук удара по доскам крепко сколоченного улья, удара не страшного, но внушительного, не зря же под ним сразу начинали колобродить пчелы.

Но все это осталось далеко в прошлом. История (для тех, кто живет так долго, как я) — штука вообще-то не слишком привлекательная. И, строго говоря, представляет собой сплошную ложь. Вообще-то это единственная причина, по которой я рекомендую нашим волонтерам становиться бесами. Нам столько всего известно о том, как происходит на самом деле всё, что происходит. От такого богатства за здорово живешь не откажешься. Но как раз поэтому и не представляется столь уж невероятным тот факт, что я решил предать огласке свои взаимоотношения с Маэстро. Может быть, извращенность нашей бесовской породы далеко не чужда смехотворной природе человеческой, заставляющей каждого из вас в муках прокладывать себе дорогу в жизнь между калом и мочою — с тем чтобы много позже ночами мечтать о судьбе возвышенной и благородной.

Книга одиннадцатая АББАТ И КУЗНЕЦ

1

Летом 1897 года, продав ферму, семья переехала на постоялый двор Лейнгартнера в Ламбахе с тем, чтобы прожить здесь до конца года. Сбросив груз сельскохозяйственных забот, Алоис превратился в настоящего пенсионера, что повлекло за собой не слишком существенные, однако не лишенные элемента неожиданности перемены. Скажем, он утратил интерес к гостиничным горничным и кухаркам. Хуже того, он сам стал им совершенно безразличен. А это, в свою очередь, стало безразлично ему.

Я бы сказал, что Алоис пребывал в неплохом настроении, пусть и всего лишь временно. Я то и дело посматривал в его сторону, поскольку любая его активность могла бы так или иначе повлиять на Адольфа. К моему изумлению, Алоис, можно сказать, увлекся средневековой красотой Ламбаха и полюбил прогуливаться по улицам. В городке жили всего тысяча семьсот человек, однако он по праву гордился бенедиктинским монастырем, основанным в одиннадцатом веке, и треугольной — с тремя колокольнями, тремя входами и тремя алтарями — церковью Паура. Должен отметить, что как раз Паура настроила Алоиса на более чем любопытные размышления.