Летняя королева

– Ты сам должен увидеть преимущества. Заключив этот брак, получишь Аквитанию. Твои владения протянутся от Лимузена до Пиренеев, дав тебе ресурсы продвинуться в Англии и Нормандии. Не ухватишь эту возможность – ею воспользуются другие, а ты останешься в дураках.

Генрих поморщился. Жоффруа побагровел:

– И не смотри на меня так, словно я поставил перед тобой тарелку с дохлой рыбой. Такого шанса больше не будет. Я добуду Аквитанию для своего рода. Я давно уже за ней гоняюсь. Если откажешься, то один из твоих братьев, не сомневаюсь, будет только рад принять такое предложение.

Генрих возмущенно смотрел на отца:

– Я не сказал, что отказываюсь. На самом деле ты прав. Шанс великий, просто для меня это неожиданность. Я пока не думал о женитьбе.

– В твоем возрасте я был женат на твоей матери уже три года.

– Но твой брак вряд ли можно назвать заключенным на небесах. Что ты тогда сказал своему отцу?

– Речь не о том. – Глаза Жоффруа сердито вспыхнули. – Алиенора Французская – прекрасная партия для тебя, и я больше не желаю ничего об этом слышать, понятно?

– Абсолютно, сир. Можно идти?

Жоффруа взмахнул рукой:

– Пока ступай, но позже мы еще поговорим об этом деле. Нужно как следует подготовиться, прежде чем прибудем в Париж.

Генрих поклонился отцу и успел добраться до уборной, где его вырвало тем самым хлебом, которым он чуть не подавился. Ему было ненавистно, что с ним обращаются как с ребенком, отдают приказы. Он ведь взрослый мужчина, герцог Нормандии и волен поступать, как ему хочется, а не слушать наставления отца, словно он так и не покинул детской. И тем не менее его отец прав: такой шанс упускать нельзя. Юноша вытер рот тыльной стороной ладони, а потом сжал кулак и от злости стукнул в стену.

– Что случилось? – В дверях стоял его сводный брат Амлен.

Он был старше Генриха на три года, красивый здоровый юноша с темными волосами и карими глазами. Какое-то время, до смерти при родах, его мать была любовницей Жоффруа Анжуйского. Сестра Амлена, Эмма, пока проживала в гостевом доме для женщин при монастыре Фонтевро.

– Ничего, – ответил Генрих.

Их отношения с Амленом строились на зависти и соперничестве, но в то же самое время они готовы были сражаться бок о бок против всего мира. Битвы Генриха становились битвами Амлена, а если дело доходило до стычки между Генрихом и двумя его законнорожденными братьями, Амлен всегда принимал сторону Генриха – соблюдая собственный интерес, если не по другой причине.

– А мне кажется, тут что-то не так.

– Это частное дело между мной и нашим отцом. – Генрих понимал, что ничего не может сказать даже Амлену. – Скоро сам все узнаешь.

Амлен надул губы, решая, обидеться или нет.

– Господи, нужно выбраться отсюда. – Генрих шагнул из кабинки уборной. – Поехали, прокатимся вместе.

Амлен оживился:

– У тебя не осталось дел с отцом?

– Нет, – сквозь зубы процедил Генрих. – Мы обсудили с ним больше чем достаточно.

Амлен пожал плечами, довольный, что поедет с братом, поскольку ничего так не любил, как скакать во весь опор на добром коне, когда ветер в лицо. Можно было в очередной раз бросить вызов брату. Обычно побеждал Генрих, но в редких случаях Амлену удавалось его опередить, и это того стоило.

Сегодня, однако, Генрих мчался, словно его преследовали по пятам псы из ада, и Амлену пришлось глотать за ним пыль. Он понимал, что Генриха очень сильно рассердили, но чем именно – оставалось теряться в догадках.

Глава 39 Париж, август 1151 года

Генрих беспокойно вышагивал по комнате, отведенной ему с отцом в Большой башне. На стенах, украшенных фризом с цветочным орнаментом, висели гобелены хорошего качества, тяжелые и плотные. В нише между окнами разместился столик с шахматной доской, рядом с которой лежал псалтырь на тот случай, если вдруг ему или отцу захочется почитать. Все было обставлено с большим вкусом и в то же время роскошно – совсем другого ожидал Генрих от Людовика Французского. Хотя, по всей вероятности, гостевой занималась королева – тем интереснее, ведь появлялась возможность оценить ее личность.

Жоффруа сидел на кровати, потирая больную ногу.

– Помни, ни слова никому о другом деле. К нему следует подойти с величайшей деликатностью.

Генрих взял в руки арфу, извлек пару нот.

– А я, значит, по-твоему, не деликатен?

– Просто напоминаю, что стоит на кону, только и всего, – раздраженно ответил Жоффруа.

– Я знаю, что стоит на кону, сир. Я не ребенок, нуждающийся в наставлениях, как и вы не старик, впавший в детство.

Жоффруа вспыхнул, в его взгляде сверкнула молния. Однако он предпочел сделать вид, будто сын его рассмешил.

– Зато ты все такой же дерзкий щенок. Я запрещаю тебе выходить на первый план. Нам нужно заручиться согласием Людовика.

– Я буду кроток как ягненок, – пообещал Генрих с насмешливым поклоном.

Отец фыркнул, не поверив ему ни на секунду.

Людовик восседал в великолепном резном кресле в своих покоях, а перед ним расстелили ковер, чтобы удобнее было опускаться на колени тем, кто выражает свое почтение. Генрих разглядывал того, чье место он займет в постели герцогини Аквитанской, если осуществится их план. В свои тридцать с небольшим Людовик Французский оставался красивым мужчиной с поразительно светлыми волосами и синими глазами. На первый взгляд у него было открытое славное лицо, но за приятной внешностью угадывалась замкнутая натура. В его голове могли роиться какие угодно мысли – или вообще никаких. Недавняя болезнь оставила свой след, отсюда и впалые щеки; он выглядел усталым и бледным, но бодрился. Его правая рука лежала на скипетре, украшенном горным хрусталем и золотом, а на среднем пальце правой руки сверкал подходящий по стилю перстень с реликварием из горного хрусталя.

Генрих опустился перед Людовиком на колени, но для него это была пустая формальность, знак того, что он уважает власть. Людовик, конечно, помазанный король Франции, но в то же время обычный человек, причем далеко не всесильный.

Король поднялся и даровал каждому поцелуй в знак примирения. Юноша сосредоточился на том, чтобы ничем не выдать своих чувств. Когда губы короля слегка коснулись его щеки, Генрих приложил все усилия, чтобы не вздрогнуть. Было в этой секунде что-то завораживающее, но неприятное. Молодой человек понимал, что затеял опасную игру и дело тут гораздо серьезнее, чем дипломатический обман. Он не хотел оказаться в ситуации, когда, подобравшись совсем близко к противнику, случайно выдаешь свое присутствие.

– Надеюсь, вы приходите в себя после болезни, – заботливо произнес Жоффруа, как будто вовсе не он чуть раньше рассуждал с Генрихом о том, что будет, если Людовик не оправится после кори и умрет.

– Благодарю вас. С Божьей помощью, я в порядке.

– Рад слышать, сир, – продолжил Жоффруа, – но ваше нездоровье, по крайней мере, дало нам возможность начать переговоры, а не сражаться.

– В самом деле, – поддакнул Людовик. – Лучше хранить урожай в амбарах, чем сжигать его в полях.

Генриху с большим трудом удавалось сидеть смирно и не дергаться, пока шел обмен банальностями. В Англии урожаи его сторонников постоянно подвергались сожжению на полях. Ему нужно было поехать туда и разобраться с этим, но сначала предстояло решить трудности с Людовиком.

Из темницы привели Жиро де Берле, по-прежнему в кандалах. Это был один из самых неприятных моментов предстоящих переговоров. Железные оковы растерли его запястья, от него разило темницей Анже, в которой до сих пор томилась его семья.