Лето, бабушка и я
Шрифт:
— А что хорошего в том, чтобы девочку забрать? Кто же ее замуж-то возьмет после этого? Украли — мало ли что там было.
Женщины многозначительно переглянулись и замолчали.
— А я знаю, как проверять, девушка осталась девушкой или уже всё, — шепотом сказала Цицо.
Я, признаться, покраснела от пяток до бровей. Это была такая тема, в которой я не смыслила ни бельмеса, и тут представлялся случай узнать, наконец, что-то очень важное! Бабушка возникла передо мной и испепелила взглядом, но усилием воли я ее растворила.
— А как? — Жгучее любопытство
— Берешь длинную тесемочку, — деловито принялась объяснять Цицо, — измеряешь шею — вот так.
И она ловко обвернула шпагатом мою шею.
— И потом складываешь, чтоб было вдвое длиннее. Видишь?
— И что? — недоуменно подтолкнула я ее.
— А потом обводишь эту тесемку вокруг лица, и если концы точно сошлись на макушке — ты девушка, а если длиннее — то всё, конец!
Концы сошлись на моей макушке впритык. Девочки облегченно вздохнули и стали проверять друг друга.
Почему-то у всех все сошлось.
— Так неинтересно, — разочарованно протянула Цицо, — надо кого-то из замужних. Нино, давай ты свою маму проверишь — она как раз там сидит.
Нино немного поломалась, но любопытство и азарт пересилили робость, и Нино как бы между делом подошла к женщинам, продолжавшим обсуждать прогнозы дальнейших действий противников. Нино присела рядом с матерью — поперек себя шире Маквалой, и играючи обвернула ленточку вокруг ее шеи.
— …а мне каково было — молодая, трое детей, никто не помогает, муж в тюрьме…Ты что делаешь? Отстань, не видишь — взрослые разговаривают!.. Ну и вот, что хорошего в раннем замужестве, кто бы мне сказал…
Тем временем Нино сложила ленточку вдвое и потянулась делать замер невинности матери, увлеченной мемуарами. Концы поднялись над головой так высоко, что Нино встала на цыпочки.
Наш хохот вспугнул кур, собаку, двух мирно дремавших котов и всполошил женщин.
— Что у вас там случилось?
Мы корчились под кустами, потеряв последние остатки приличий.
— А ну-ка пошли отсюда — кто вам разрешил взрослые разговоры слушать?! Вот так сидят, развесив уши, а потом убегают черт знает за кого в шестнадцать лет!
— Подожди, как ты с городской девочкой разговариваешь — красавица наша, беленькая, ее небось вообще в тринадцать украдут, кто ее, такую принцессу, родителям оставит! — притворно пропела Сурие.
Из солидарности я пошла вместе со всеми, с тревогой думая, что сделает со мной бабушка за то, что убежала и болтаюсь неизвестно где.
Изгнанные с позором, мы вышли за ворота и — о, удача! — первыми увидели, что подъехали парламентеры.
Папа вытирал лицо платком, я подлетела и затормошила:
— Ну что, спасли, забрали Марину?
— Да подожди ты, — с досадой сказал папа. — Чтобы я в жизни еще раз согласился…
Публика жаждала подробностей.
Подробности были оглашены: вооруженные до зубов дробовиками родственники невесты подъехали к дому похитителя, и там их встретили вооруженные до тех же самых зубов защитники крепости.
Мать невесты, грозная Ламара из рода Цецхладзе,
вышла вперед и потребовала показать дочь. Та вышла — что бы вы думали? В стеганом халатике и бриллиантах! И сказала, что хочет остаться!— Придурки, — обмахиваясь шляпой, сетовал папа. — Два дня бегал с ними, и зачем, спрашивается?! Опозорились только.
— А что теперь Ламара? — возбужденно просили деталей женщины.
— Ламара сказала, что дочери у нее нет, что сказала…
Женщины так заахали, как будто небо устремилось на землю и вот-вот прибьет всех к чертям.
— Пошел я домой, — поднялся папа. И я потрусила за ним, понимая, что без бабушкиных моралей не обойтись. И даже заслуженно, потому что в этот раз я действительно перешла все границы — улизнула без спросу, целый день собирала сплетни с деревенскими, а бабушка страшно не любила их грубых разговоров и шуток, от меня требовалось немедленно идти домой, если собирались взрослые — как сегодня.
Новые впечатления оказались такими сильнодействующими, что у меня страшно разболелась голова и напала плаксивость.
— Ну, всё, опять сглазили, чертовки хвостатые, — встревоженно констатировала бабушка и принялась меня лечить.
Морали откладывались до завтра.
Бабушкины заговоры
Если у меня болела голова, беспричинно лились слезы и все было через пень-колоду, бабушка укладывалась рядом со мной и начинала лечить.
— Белые дети слабые, поэтому дурной глаз к ним бежит и липнет.
— Не лучше мне черной родиться? — ныла я. — Через день голова болит, сколько можно!
— С другой стороны, твоя мама никакая не беленькая, но у нее тоже мигрень всю жизнь была, — размышляла бабушка, разминая мне лоб и виски шершавой ладонью. — Ты не могла что-нибудь другое в наследство взять?!
— Можно подумать, меня кто-то спросил, — возмущалась я.
Пора было начинать.
Молитва длинная, и читать ее надо было определенное количество раз, не меньше трех, но непременно нечетное, быстрым полушепотом, при этом поглаживая голову по часовой стрелке.
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа,
Молитва от сглаза,
Сглазившего,
Своего — чужого,
Ушедшего — пришедшего,
Женщины — мужчины,
Взрослого — ребенка,
Мудрого — глупца,
Всякого злого духа…»
Тут перечисление всех пар антиподов могло превратиться в увлекательную игру, я подказывала бабушке — «доброго-злого, толстого-худого, лысого-волосатого, веселого-грустного», но бабушка, если была не в настроении, легоньким стуком по лбу давала знак, чтобы я лежала по время заговора тихо и не мешала процессу.
«…Шла черная вода,
Несла черного змея,
Взяла черный багор,
Опустила в черную реку,
Вытащила черного змея…»
Черная вода текла прямо в моей голове, и ее нельзя было разрезать ножом из-за густоты, и гладкий блестящий змей лежал на ней, медленно струясь толстым телом.