Лето, бабушка и я

Примеры для подражания

Сквозь дрему я слышала бабушкино бормотание. Первый ее собеседник — конечно же, Бог, — благосклонно выслушивал благодарности: за то, что проснулась, что в своем уме, что все здоровы, что обед готов, что есть чем заняться и кругом одна радость. Аминь.

Проснувшись, я утыкалась носом в бабушкину шею. Она пахла крахмальным бельем и лавандой.

— Отпусти, дышать нечем, — говорила бабушка, откидывала одеяло и поднимала наверх ноги. Я тут же задирала свои, и мы лежали рядом и сравнивали.

— Дидэ, какие у тебя икры стройные, — завистливо говорила я.

— Что есть, то есть, — соглашалась бабушка, — и почему никто из вас на меня не похож!

И начинала сгибать-разгибать ступни. Лодыжки сухо пощелкивали.

Я пыталась тоже пощелкать, но мои кости разминались молча.

— Сейчас — велосипед, — командовала бабушка. С улицы раздавался звон самодельного колокола и зычный призыв: «Нагавиииии, нагавииии!»

— У нас мусора нет, вчера вынесла, о, как хорошо, — радовалась бабушка, накручивая сухопарыми ногами круги в воздухе. — Пошли руки!

Мы вместе крутили руки в запястьях, у бабушки тут тоже хрустело, а мне опять было завидно.

— С ума сошла, что тут хорошего, это же соли, — ворчала бабушка.

— Я тоже соль ем, и ничего! — раздумывала я.

— Это другая соль. Так, теперь бокс!

И бабушка резко выбрасывала вперед поочередно кулаки, угрожая невидимому противнику.

— Ты как Леди Карате, — фыркала я и тоже боксировала воздух.

— А то. Была бы я нежная тютя, мои кости давно бы ветер развеял. Кому в доме нужна кроткая голубка? Женщина должна быть бесстрашная, как тигрица. — Бабушка встряхивала кистями, потом придирчиво рассматривала свои ногти.

— Пора уже красоту наводить, — говорила она. — Обед есть, сначала тебе корсет дошью, а после стирки сядем с тобой маникуры делать.

— Не «маникуры», а маникюр, — с умным видом поправляю я.

Бабушка и ухом не ведет — она достает из шкафа какую-то беленькую штучку.

— На, примерь-ка.

Я разворачиваю штучку: вроде летней кофточки с петельками, надеваю — достает до талии.

— Это что такое? — недоумеваю я, пытаясь понять, как я смогу дышать в этой тесной сбруе.

Бабушка придирчиво вертит меня вокруг оси, разглаживает твердыми пальцами складки.

— Дидэ, — не сдерживаюсь я, наконец, — что это?!

— Корсет, говорю же. — Бабушка задирает очки на лоб. — Снимай, пуговицы надо допришивать.

— Да их тут миллиард! — воплю я в ужасе.

— Когда твои тетки к нам приезжают, сначала в комнату вплывает грудь, и полминуты ждешь, пока целиком зайдет. Ты тоже такое хочешь?

— Нет, — озадачиваюсь я. — Да где у меня такое?!

— Порода ваша вылезет рано или поздно, надо меры принять вовремя. — Бабушка стаскивает с меня корсет и принимается пришивать миллиард пуговок.

Когда корсет выстиран, накрахмален, отпарен и отглажен, я выцыганиваю позволение не носить его хотя бы дома. Бабушка щурит глаза, но сейчас у нас другое важное дело: наведение красоты.

Сода, мыльная стружка, горячая вода — ванночка готова.

— Полотенце для ног всегда отдельно надо держать, — учит бабушка и протирает спиртом ножнички.

— А если я целиком купаюсь — три полотенца, что ли, брать? — невоспитанно критикую я.

— Которым ноги вытираешь, и лицо тоже вытирать? Не знаешь — хоть слушай.

Она готова к процедуре: очки надела, и вперед — отодвигает кожу, отщипывает лишнее, пилит кончики ногтей.

— Как будто на два кило легче стала, уф, хорошо. — Бабушка поливает ноги прохладной водой, промокает полотенцем, мимоходом отмечает, что между пальцами надо высушить очень тщательно, а то кожа запреет.

Напоследок мажет ногти йодом («дезинфекция — знаешь что такое? И ногти крепче будут»), возлагает ноги на спинку стула и откидывается.

— Это чтобы вены отдыхали, — объясняет бабушка. — Ты сразу лаком мажешь? От этого ногти портятся, чтоб ты знала!

— Ой, мажь не мажь, красивее все равно не станешь. Красивой надо родиться, как Джина Лоллобриджида! Какая у нее талия, умереть можно!

— Как по мне, сиськи чересчур большие, — критикует бабушка. — Они в старости отвиснут и будут до колен!

— А кто ж тогда красивая, по-твоему? — уязвленно спрашиваю я: не подозревала в бабушке такого глубокого знания предмета.

— Шахиня Сорайя, — не задумываясь, отвечает бабушка. — Она сюда приезжала с шахом — не налюбуешься! А как она себя держит! Вот это я понимаю — женщина.

— И все, что ли? — удивляюсь я. — Прямо на всем свете одна красавица?

— Ну почему, — миролюбиво продолжает бабушка и начинает мазать лак. — Еще Жакелина!

— Кеннеди, что ли? По-моему, у нее рот великоват. Хотя одевается — да-а-а-а-а.

— Ну, она не столько красивая, сколько — очень умеет себя держать. И еще Уна!

— Четвертая жена Чарли? — догадываюсь я. — Так тебе жены больших людей нравятся!

— Они не всегда были женами, — снисходительно бросает бабушка. — Но стали ими, и знаешь почему?

— Потому что слушались бабушку, — вывожу я. — Эдак мне вообще ничего не светит!

— Неправда, у тебя губы, как у Сорайи, — ласково говорит бабушка и проводит ладонью по моей щеке. — Познакомилась я как-то с молодоженами, лейтенант — высокий, стройный, красавец, а с ним рядом идет женушка — ножки кривенькие, в подмышку мужу упирается, каракатица! Всей красоты — коса по пояс. Ее соседка моя в шутку спрашивает — как ты такого себе отхватила? А она говорит — когда красоту раздавали, я спала, а когда счастье раздавали — я проснулась! Так что — сама думай, на черта эта красота.

— Так что теперь, не спать, что ли? — иронически резюмирую я.

— Язык отрежу! — сдвигает брови бабушка и несет тазик в ванную.

Летний ветер проносится по всем комнатам, цепляя занавески, а спустя минуту кувыркается в листьях акации за окном.

— Напугала, — ухмыляюсь я в ответ.

— Прихорошились — а теперь можно и на море пойти! — перекрикивает воду бабушкин голос из ванной.

Бабушка и море (как я чуть не утонула)