Летучая мышь

Наша беседа становилась чересчур похожей на допрос, моя собеседница ничего не замечала: воспоминания о счастливом прошлом окутали её как туман, она смягчилась, спрятала когти.

– Да повсюду, - сказал она задумчиво, - в Корд, в Северак, в Конш чаще всего в Конш, пожалуй.

– А почему?

– Там такое красивое аббатство, он часто ездил туда посмотреть, как движутся реставрационные работы.

– Вы тоже ездили с ним?

– Нет, мне приходилось работать

Ее эмоции достигали меня как волны, стаккато, я чувствовал себя исповедником - однако информации во всем этом было немного, лишь воспевание покойного и горький плач по невозвратимому прошлому, которое отнюдь не было столь уж прекрасным, как ей теперь представлялось.

– Мадемуазель, вы так добры, вы очень мне помогли. Могу я вам позвонить в случае надобности?

– Да.

Я оплатил всю её выпивку и проводил до метро. Глядя ей вслед, я подумал, что знаю теперь Андре Маршана немного больше, чем до этого свидания, а нравится он мне значительно меньше.

ГЛАВА 9

Городок Вер-ле-Шартр и дорогу в Фоссе я отыскал не без труда. Дорога эта оказалась, можно сказать, проселочной, с одной её стороны тянулись возделанные поля, а с другой густой лес - сплошь каштаны и березы. В просветах между деревьями мелькали скромные домики под красными черепичными крышами. Таким оказался и тот, который я искал, он стоял метрах в двадцати от дороги. Ближайшие соседи жили в сотне метров, отгороженные зарослями кустов.

Я прибыл на место к восьми вечера. Из предосторожности выехал из Парижа через Шарантон и обогнул город с запада по улочкам окраин Иври и Вильжуиф. Возле Орли выехал на большую магистраль. Я был уверен, что никто меня не преследует, зато посылал проклятья тем, кто подсунул мне эту машину. До чего недобросовестные люди: пепельница полна окурков, отопление не работает, а застежка ремня безопасности, предназначенного для водителя, неисправна - на черта он, такой ремень?

Я свернул к югу, на шоссе, ведущее в Орлеан, и по пути прикинул, как обстоят дела.

Первое. Баум практически ничем пока не помог в розысках, если не считать той записки, которую он оставил мне в гостинице: он ещё не ознакомился с интересующими меня документами, но попытается.

Второе. Что сказать Ариане Сегюр-Бонтан? Она, возможно, и рада будет снять покров тайны с той давней трагедии. Однако, как жена Бонтана, может сделать противоположный выбор: оставить все, как есть, не ворошить прошлое. Бывшая коммунистка, если действительно она вышла из партии, возможно, захочет помочь расследованию, лишний раз уличить КГБ. Но есть и такие бывшие коммунисты, что сохраняют лояльность по отношению к партии и вспоминают свое пребывание в ней как лучшие годы своей жизни. Что, если она из таких?

Третье. Кто все же убил Артуняна - КГБ, французская контрразведка, или ещё какая-то секретная служба? И когда они меня поймают на мушку, смогу ли я хоть узнать врага, если вообще его увижу? А если я пришью его первым как тогда выкрутиться, ведь скандал неизбежен. Одно дело пристрелить человека где-нибудь в Магребе или на сирийской границе, и совсем другое во Франции. Да вообще - сколько времени удастся продержаться, пока мои дружки из ДСТ не наложат на меня лапы?

– Итак, мадам, наше агентство полагает, что эта давняя история сейчас весьма актуальна, что у неё есть политическая подоплека. Вряд ли Андре Маршан совершил самоубийство в состоянии депрессии. Скорее, его к этому принудили. Как я уже сказал, из всех тех, кто имел касательство к Маршану, только ваш покойный муж мог бы согласиться со мной, он ведь знал что-то такое о Маршане...

Пока я излагал свою легенду - мол, журналист, работаю над материалом, представляющим международный интерес и всякое такое - Ариана Сегюр пристально изучала меня. Я не Бог весть какой актер, но тут старался вовсю.

Хозяйка пригласила меня поужинать - отлично приготовленная телятина, на десерт шоколадный крем, - и теперь мы сидели втроем в довольно обшарпанной, но по-своему уютной гостиной. Сам господин Бонтан оказался на редкость молчаливым: бессловесный, бородатый гигант. Разговаривать он, видимо, всегда предоставлял жене.

– Вы же прочли эти вырезки, - сказала она, - и знаете, что полицейское расследование ни к чему не привело. Вас, должно быть, это не слишком удивило. Что мне вам рассказать? Вы и так все уже знаете.

– Это правда, что Марк Сегюр не оставил никаких записей?

– Если и оставил, их украли, пока я лежала в больнице.

– Он вам не сказал, куда направлялся в тот день?

Она чуть помедлила с ответом:

– Н-нет. Сказал только, что, наконец, прищучил Маршана. Знаете, как талмуд учит: "У твоего друга есть друг, а у того тоже есть друг..." Мы старались соблюдать правила конспирации.

– Ваш покойный муж состоял в коммунистической партии?

– Нет. У него было тому философское объяснение. Хотя он и считал себя убежденным революционером, ему не хотелось связывать себя с реальной политикой - а все партии именно тем и заняты. Его больше интересовали моральные аспекты революции - добро и зло, справедливость и несправедливость, правда и ложь. И он не склонен был толковать эти понятия однозначно.

– А вы?

– А я - да.

Она добавила кофе в мою чашку - кофе был отличный.

– Ночуйте здесь, - предложил Бонтан, - У нас есть свободная комната.

– Большое спасибо, - обрадовался я, - Мне бы не хотелось ехать ночью.

Я объяснил им обоим, что намерен поискать какую-нибудь информацию о Маршане в окрестностях Авейрона, там, где он действовал во время войны. Потом повернулся к Ариане:

– Чего я не могу понять: почему в свое время левые - я имею в виду коммунистов - сами не занялись расследованием смерти Сегюра? Для них-то это был подарок судьбы, лакомый кусок. Темные силы реакции подсылают наемных убийц, чтобы заставить замолчать благородного журналиста, который может доказать, что один из ведущих министров в правительстве во время войны предал участников Сопротивления. Заодно и о насквозь коррумпированной полиции представлялся случай сказать... В пятидесятые годы это бы прозвучало. Коммунисты должны были ухватиться за эту смерть - однако, судя по газетным вырезкам, она была забыта всеми очень скоро.

Карие глаза Арианы уставились на меня, она молчала долго, зябко кутаясь в черную большую шаль. И вздохнула наконец так тяжело, будто на плечи ей легла усталость, накопившаяся за все прошедшие годы.

– Партия приняла решение не заниматься этим. В тот момент смерть Сегюра не была делом первостепенной важности. Мне дали понять, что никто не собирается скрещивать мечи по этому поводу. Никто к тому же не верил, что правительство позволит довести дело до суда. Так что компартию эта смерть особо не тронула.

– А вы сами что-нибудь предпринимали?

– Когда я вышла из больницы, то добилась приема у одного крупного партийца. он занимался вопросами агитации и пропаганды, а заодно играл какую-то роль в системе безопасности. Этот визит ничего не дал, все тогда были в тисках сталинизма. Морис Торез все ещё был генсеком. Начни я возражать - вылетела бы из партии через десять минут. Наших лидеров вовсе не интересовал тот факт, что мой муж убит, их занимали дела куда более крупного масштаба. А он даже коммунистом не был. "Сейчас не то время" - вот что мне сказали.