Летучая мышь
Шрифт:
– Господин Мюллер здесь живет?
– Neben an - рядом!
– Дверь захлопнулась, слышно было, как крюк водрузили на место. Я тут же постучался в соседнюю дверь и услышал шаги.
– Wer ist da - кто там?
– голос старческий, хриплый и слабый.
– Я к вам, господин Мюллер.
– Зачем?
– По вашему делу. Рейналь меня прислал.
Дверь отворилась, меня впустили в полутемную прихожую. Мюллер пригласил: "Kommen Sie herein" - и сам прошел вперед.
Комната была почти пустая и очень чистая. В углу топилась изразцовая печь, но тепла почти не давала. Возле печи стояла узкая кровать, напротив кухонный шкаф, газовая плита, на
– Слушаю вас, - глубоко сидящие бледно-голубые глаза смотрели на меня недоверчиво, сухая кожа обтягивала почти лысый череп. Старый серый кардиган с кожаными заплатами на локтях, а под ним такая же серая, застиранная, непонятного цвета рубашка...
– Рейналь дал мне ваш адрес, потому что я тоже интересуюсь делом Барбье, - начал я.
– В писании сказано: "Око за око" - я добиваюсь справедливости. Пусть все узнают правду, - был ответ.
– Я и хочу знать правду.
– На суде правду скрыли. Барбье имел высокопоставленных дружков, а из меня сделали козла отпущения.
– Рейналь так и сказал. Он дал мне прочесть ваши показания насчет Маршана.
– Как это, скажите на милость, Барбье удалось улизнуть?
– скрипучий голос тянул свое, Мюллер не слушал меня, весь во власти своей навязчивой идеи.
– Никто не мог тогда скрыться без помощи друзей и сообщников. Это я вам точно говорю, я был там, когда пришли американцы...
– Я с вами согласен.
Старческий голос окреп, теперь старик произносил давно отрепетированную речь. Он сжился с собственной версией событий тридцатилетней давности и не ведал сомнений:
– Барбье знал, как деньги делать, а когда у человека куча денег, так ему никакой закон не страшен. А ведь Господь наш изгнал торгашей из храма вот что надо помнить...
Он даже отбивал ритм ладонью по груде папок, сваленных на столе. Я оторвал взгляд от его руки, чтобы заглянуть в слезящиеся глаза: рука палача может быть похожа на руку хирурга. Или поэта. Но глаза совсем другие...
– Андре Маршана вы помните?
Однако перебить его было невозможно.
– ...Я сидел двадцать лет. За что? Я выполнял приказы. Как и ваши "томми" в Ирландии, как "джи-ай" во Вьетнаме. Разве есть разница? Я отсидел двадцать лет, потому что они упустили Барбье. Нарочно упустили. Я отсидел его срок. Суд неправомочен, нарушена женевская конвенция. Приговор, который мне вынесли, - это преступление против человечности.
Я все смотрел на тонкую, почти бестелесную руку, хлопающую по бумагам.
– Мне бы хотелось поговорить о Маршане и Бракони.
Рука сделала нетерпеливый жест:
– Я старик, мне скоро восемьдесят. Двадцать лет я провел в невыносимых тюремных условиях. Только вера поддерживала меня. С марта прошлого года мое заявление лежит в Международном суде в Гааге, у меня есть подтверждение...
Он вытащил из кипы тоненькую папку - доказательство того, что внешний мир официально признает существование некоего Иоханнеса Мюллера, палача, чьи жертвы - некоторые из них - как не странно, выжили. Юристы и чиновники изучают его дело, сверяют цитаты из протокола, подыскивают прецеденты чтобы разобраться, не обошлась ли Европа малость несправедливо с этим самым Иоханнесом Мюллером.
–
Я знаком с вице-президентом Международного суда.– С Деесманом?
– Вот именно. С Хьюго Деесманом. Но и вы должны мне помочь.
Его глаза впервые сосредоточились на моей персоне.
– Какие у вас отношения с Деесманом?
– Несколько лет назад он выносил судебное решение по одному делу, с которым я тоже был связан. Я собирал доказательства и свидетельские показания.
– Дело касалось прав человека?
– Нет, чисто этические вопросы отношений между правительствами. Мы тогда неплохо поладили, я и Деесман.
В его выцветших глазах вспыхнула было надежда, но тут же сменилась прежним выражением недоверия:
– Откуда мне знать, что вы говорите правду?
– Придется поверить. Иначе не договоримся.
Он долго молчал, потом задал вопрос:
– Давно вы знаете Рейналя?
– Недавно. А вы?
– Он меня разыскал в ноябре прошлого года. Не знаю, каким образом.
– Ладно, Мюллер, - сказал я, - Мы сторговались или нет?
Старик пожал плечами.
– Мне терять нечего. Что вы хотите узнать?
– Я читал ваши показания в суде насчет Маршана. Вы их помните?
– Конечно. У Барбье была такая слава, будто бы он ничего на свете не забывает. То-то он был грозен на допросах. А на самом деле у него память никудышная, это я все помнил, а он пользовался. Потому мне и приходилось присутствовать на допросах. Вам следует знать: в отличие от гестапо, служба безопасности абвера пыток не применяла.
Старик ловко воспользовался общеизвестными сведениями, но также общеизвестно было и то, что именно Лионский отдел службы безопасности являл собой исключение. Было и ещё несколько подобных исключений. Но я не стал ввязываться в спор.
– Вы клятвенно подтвердили, что Маршан находился под контролем СД с того момента, когда в сорок третьем его арестовали. Но если его завербовал абвер, каким образом в его судьбу вмешалось гестапо?
– Постарайтесь понять. Офицеры абвера гестаповцев за людей не считали, для нас это были отбросы общества. Однако Барбье был убежденным национал-социалистом, в партию вступил одним из первых, для него партийные интересы все заслоняли. И он не разделял нашего отношения к гестапо, особенно после ареста шефа абвера, адмирала. Вот поэтому, когда в парижской штаб-квартире гестапо прослышали об аресте Маршана и затребовали его, то Барбье возражать не стал. Если вы помните, к сорок третьему году гестапо уже почти полностью присвоило наши функции.
– Как это было - с Маршаном?
– Приехал из Парижа эсэсовский генерал Оберг, состоялась их встреча. На ней присутствовал также доктор Кохен - шеф гестапо во Франции.
– Вы видели отчет Кальтенбруннера за май сорок третьего?
– Видел - Барбье мне показывал. Не весь, только часть.
– Там упоминался осведомитель, принадлежавший к руководству подполья.
– Да. Имя не было названо, но все догадывались, что это Маршан. Среди завербованных не было другого человека такого ранга.
– Какая у него была кличка?
– Fledermaus - летучая мышь. Это мы с Барбье придумали. Барбье обожал Штрауса, Легара - вообще оперетту. Маршану эта кличка подходила - летучая мышь охотится в потемках, - в хриплом голосе послышалась усмешка, но лицо осталось неподвижным.
– В Лионском архиве все это отразилось?
– А как же? Я сам все записал - это была моя работа. Я вел картотеки очень аккуратно, - сказано было с гордостью.
– А где теперь архивы?
– Откуда мне знать? Исчезли...