Летучая мышь

– А вы случаем не сохранили кое-каких копий - ну, допустим, чтобы подстраховаться?

Старик задышал тяжело, заерзал на стуле:

– Я-то нет, а вот Барбье наверняка сохранил, может, потому и сумел скрыться, да так, что никак его не найдут.

– Теперь поговорим о Бракони. Вы показывали, что его завербовал Барбье...

– Никакой не Барбье, а я сам. И притом пальцем его не тронул, - старик будто гордился: вот, мол, какое достижение...

– Вы идиот, Мюллер!
– сказал я, и даже ухитрился, тряхнув своим запасом немецких слов, повторить по-немецки:

– Sie sind ein Vollidiot!

Старик аж поперхнулся и начал было подниматься со стула:

– Сидеть!
– рявкнул я.

– Что такое? Почему вы так со мной обращаетесь?

– Хочет, чтобы я хлопотал за него в Гааге, а сам комедию ломает! Не знает, видите ли, где архивы. Не знает, что сделал с ними Барбье. Вы что, за дурака меня держите, Мюллер? Думаете, мне не известно, что всякая нацистская свинья вроде вас, ссылается на пропавшие архивы?

Он сидел молча, только левое веко дергалось. Я продолжил атаку:

– Вы лжец! Вас за это Бог накажет. Ждете от человека помощи, а сами норовите его вокруг пальца обвести, преподносите всякую чепуху, которую я и без вас знаю, - я поднялся и принялся застегивать плащ.

– Стойте, - поспешно заговорил Мюллер, - Зачем так сердиться? Я стар, память уже не та. Сядьте-ка. О чем вы спрашивали? Давайте вдвоем разберемся...

– С такими как вы, Мюллер, невозможно вести дела. Ничему вы не научились!

– Может, и так. Все мы грешники. Я каждый день молюсь, но все равно грешен, - голос у него задрожал.

– Какое мне дело до ваших грехов, мне факты нужны, - я грохнул по столу кулаком. Веко старика задергалось ещё заметней, водянистые глазки помаргивали и уклонялись от моего взгляда.

– Прошу вас, не кричите, - произнес он жалобно, - Я столько лет провел в тюрьме... Не могу, когда кричат...

– Меня от вас тошнит, - сказал я.

Мы оба замолчали. Он заговорил первый:

– Мне нужна ваша помощь. Из Гааги на мои письма давно не отвечают уже четыре месяца. Я все сделаю, чего вы хотите. Раз вас прислал Рейналь, я вам верю.

– Ладно, - согласился я, - Начнем сначала. Что вы там прихватили из архивов?

– Совсем немного. Почти ничего... Я...

– На вопрос отвечайте, черт бы вас побрал! Если солжете - имейте в виду, я все здесь вверх дном переверну, а бумаги найду!

– Я переснял кое-что на пленку. Это против правил, я знаю. Не следовало мне...

– Какие документы вы пересняли?

– Согласие Маршана на сотрудничество. Им собственноручно подписанное. То же - от Бракони. Эти двое были у нас на крючке.

– Что еще?

Заметное замешательство, легкое движение морщинистой рукой, будто он пытается отмахнуться. Но я этого не позволил.

– Говорите!

– Я как раз собрался сказать, а вы кричите. Один маленький документик в последние дни перед капитуляцией. Записка Маршана, от руки: о том, как и где Лондон готовит атаку на Париж.

– Еще что?

– Это все. Клянусь.

– Почему вы этими документами не воспользовались?

– Я хотел. Но во время суда мне дали понять, что прокурор потребует смертной казни, если я кого-нибудь впутаю.

– Давайте сюда эти фотопленки.

Мюллер с усилием встал и вышел из комнаты. Я поворошил бумаги на столе - все они имели отношение к суду над Мюллером и к его попыткам оправдаться. Вернулся он минут через пять - видимо, копался в своем архиве, я не сомневаюсь, что там ещё много чего было. Вывез тайком из Франции, ухитрился сохранить... Мне он протянул три отрезка 35-миллиметровой фотопленки.

– Если вы меня обманули, я вернусь и суну вашу голову вот в эту плиту, - пообещал я. Старик захныкал:

– Как вы со мной разговариваете? Угрожаете. Вы же собираетесь мне помочь...

– Дурак ты старый, - сказал я.
– Не за тем я приехал, чтобы тебе помогать. Мы заключили сделку - ты мне документы, я взамен замолвлю за тебя слово в Гааге. И все - хоть задавись совсем, от меня сочувствия не жди.

– Понял, - веко перестало дергаться, старик уселся на место и деловито выудил из кипы бумаг нужную папку, - Вот копия моего заявления. Прочтите, пожалуйста, прежде чем встретитесь с Деесманом. Сами увидите - ничего плохого я не делал. Тут все в этой папке...

Я поднялся - он протянул мне бесплотную руку, но у меня не было желания прикасаться к ней. Я спустился по лестнице, выбросил папку в первый же мусорный ящик и поспешил на звон проходящего трамвая. Снег так и валил густыми хлопьями. Трамвайная остановка оказалась совсем близко. Когда я заворачивал за угол, в дверях скобяной лавки напротив мне померещился низкорослый человечек с военной выправкой, но я не был уверен, видел ли я его на самом деле.

Мой берлинский коллега позвонил в восемь, как обещал.

– Я тут провентилировал, - сказал он туманно, - Дело не выгорело. Джонни дежурит, я ему верю как себе, но на нет и суда нет...

– Ничего нет из того, что меня интересует?

– Ничего. Нуль. Все забрали, приятель.

– Джонни сказал, когда забрали?

– На той неделе. Во вторник, если уж точно, в одиннадцать часов. Странные делишки происходят, а?

– Кому эти документы выдали?

– Некоему Уолтеру Бейли, адрес он указал знаешь какой? Штаб-квартира армии Соединенных Штатов Америки. А что это были за бумаги?

– Да так, ничего особенного, - сказал я.

– Что-то тут не так. Мало того, что бумаги ушли на прошлой неделе. В таких случаях по правилам из архива выдают только копии, а тут ушли оригиналы, Джонни говорит. Эти американцы подпишут, где надо, запрос и забирают, что хотят.

– Уолтер Бейли такой запрос предъявил?

– А как же! В этом заведении ни одной бумажонки не раздобудешь, если нет должным образом оформленного запроса.

– Не знаешь, от чьего имени был запрос?

– Я так и подумал, что тебе это будет интересно, и спросил у Джонни но тот, кто дежурил во вторник, в журнале эту фамилию не записал. Видно, ни к чему было.