Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Летящий и спящий (сборник)
Шрифт:

Невольно я оглянулся на спящего клошара, но тот был настоящий, слышно было по запаху. Я принюхался: даже слишком настоящий, такой немытый. Правда, под ноги он подложил себе газету. Нет, не может быть, чтобы какая-нибудь газетная публикация родила такого.

Тут, шурша, подкатил почти пустой поезд. Двери за мной задвинулись. Там, на платформе, женщины разговаривали и смеялись мне вслед: ну что ж, не хочешь — не надо. Такое ведь не часто случается.

Есть у меня смутное чувство, сожаление — упустил. Хотя теперь я допускаю, на меня навеяли все это картины моего старого приятеля — прославленного русского художника.

Угощение

Разговор, как во сне.

— Вы расисты.

— Ничего подобного, впервые слышу, не ожидал…

— Хочешь вина?

— Спасибо, что-то не хочется.

— Вот у нас в Париже — и негры, и арабы, и поляки, и даже — видел этих приплюснутых? — полинезийцы…

— Честно сказать, Ираида, они мне наших деревенских напоминают, только негатив.

— Я и говорю, вы расисты!

— Вот что я тебе скажу, ваши — все здесь у себя дома в Париже, а у нас в Москве все проездом. Почему бы не погулять, не пострелять, не пограбить? На чужбинку?

— Вы там умылись в крови. Народ вам этого не простит. Выпей, выпей, это бордо.

— Ну, хорошо, Ираидочка, за твой дом.

— Визу, наверно, сразу дали. Возьми орешки.

— Я вообще, ты же знаешь, всегда был далек от начальства…

— Тогда был далек, а теперь всюду печатают. Читали.

— Другое время наступило, и до меня дело дошло.

— Вот я и говорю, и до тебя дело дошло. Побеседовали, послали…

— Никто меня не посылал, я сам прилетел.

— Прилетел, еще могилы не остыли!

— Поверь, я сожалею, это трагедия…

— Да я вас всех насквозь вижу! Бутерброд?

— Да я…

— Вы все…

— Да кто…

— И ты… Хочешь, бифштекс приготовлю — с кровью?

И тут у него отнялся язык. Хозяйка квартиры вообще всегда была похожа на индейца — и смуглостью, и острым профилем. Но теперь она вдруг выдернула пестрое перо из диванной подушки, воткнула вкось в волосы. В руку сам влетел кухонный нож. Индеец крался к нему вдоль дивана, явно собираясь снять скальп.

— Нет, не надо, пожалуй… А как дети?

— Дети? Ничего дети, старшая скоро врачом станет, — ответил индеец, сверкая зрачками и растягивая губы в улыбке.

— Младший, Сережа, кажется…

— Сережа еще в колледже, ничего Сережа. Выпей еще.

— А когда окончит?

— Не доживешь…

(Услышал или показалось?)

— А помнишь, помнишь, Ниночка где? — Он поднялся и, стараясь не терять достоинства, начал отступать к дверям.

— Мерзавка, с ней покончено. Что ж ты ничего не попробовал?

— Спасибо. Вы как будто были лучшие подруги.

— Получила свое. Предательница.

— Вот уж не подумал…

— Вы все такие… Вас всех надо… А пирожное, пирожное? Миндальное… Съешь! — почти вопила она, наступая на него.

Человеческая маска определенно сползала. Он даже не мог себе признаться, что видит, как из-под нее лезет что-то мокрое, жуткое, сморщенное, какой-то животный комок. Рука между тем за спиной нащупала медную фигурную ручку.

— Извини, я спешу, в другой раз.

Он выскочил за дверь и уже на лестнице услышал нечеловеческий вопль: «А-а-а-а!» В дверь изнутри что-то шмякнулось. Наверно, бифштекс.

Мраморная лестница, он бежал до первого этажа, хотя был лифт. Высокое зеркало в вестибюле отражало вечнозеленые заросли. «Вот она здесь и живет, в джунглях». Парижская улица как парижская улица, все время праздник. «Можно сказать, угостила, патриотка». Какой-то бред, морок.

Кофейная

чашечка и Париж

Кофейная чашечка у меня стоит на полке, старинная, из Севра — изящный фарфоровый шедевр. По краю снаружи и внутри гирлянды незабудок и розанов, на дне и на блюдце тоже розовое и голубое — веночки. Какая-то тайна в этой ясной сияющей глине, проборматывается: «Парселон, парадиз, Париж…»

Достал я ее однажды из горки, захотелось из нее кофе попить, что зря стоит, поставил на стол. И сразу тонким фарфором блеснула — отразилась в темном полированном дереве. Не успел кофе из кофейника налить и сделать первый глоток, как почувствовал: все вокруг быстро и неуловимо меняется; какая-то сила выламывает углы, раздвигает оконные рамы и небо, выдавливает из потолка старинные балки. Схватился за стул, а он уже другой — с выгнутыми ножками и кожаной спинкой.

В кафе пахнет кофе. Девушка-мулатка неслышно движется за стойкой у аппарата, момент — и ставит новую дымящуюся чашечку. Посетители входят, выходят, стеклянные двери мелодично отзванивают. Рядом, у самого локтя, в синих сумерках проясняется улица, столики на тротуаре и вереница оставленных здесь авто. Напротив лавка араба; свет оттуда выхватывает оранжевое, зеленое, коричнево-красное — апельсины, лимоны, яблоки на лотке.

«Надо же, — подумал я, — одна кофейная чашечка образовала вокруг себя целый Париж. Даже кофе не успел остыть».

Балалайка

В Доме молодежи двадцатого арондисмана, по-нашему, в районном Доме культуры, был вернисаж русских художников-эмигрантов. В зале на втором этаже. В соседнем, через коридор, — красное вино, сухие заедки, эстрада в углу. И составленные рядами складные стулья для публики.

Приезжали и приходили довольно дружно. Наскоро осмотрев первый зал с картинами, русские люди влеклись к вину и закускам. Нарочито громкие приветствия, крики удивления, улыбки, а глаза по большей части — равнодушно, вскользь, мимо лица. И все здесь знали: эта не любит этого, а тот того терпеть не может. Однако никому это не портило настроения. Наоборот, будет о чем посудачить. Зал быстро наполнился несколько потертым, стареющим народом, но бодрым и всегда готовым на любой скандал.

Можно сказать, пришли все. Вот пожелтелый Максим Максимович вельможно сует сухую ручку топориком. Часто-часто сыплет новости вездесущая толстуха Рита, такая матрешка с наглыми бирюзовыми пуговицами. Явился и уважаемый маэстро Вольф, он всех выше, поблескивает иссиня-бритым черепом. Безымянный художник Дед Мороз — где бы выпить. Гостья из Москвы с дочерью. «Полина! Полина!» — перекрывая шум и гам.

Устроители встречали на лестнице знаменитого писателя, профессора Сорбонны, шепот: «Пришел, пришел». А тот, длиннорукий гном-лесовик, выросший в человека, хитро и добродушно посмеивался небесно-голубыми глазками из белых волнистых зарослей. Будто бы он здесь вообще по ошибке, не туда зашел.

Грянули бубны. И повлекся к микрофонам пестрый переплеск рубах и платков, русские цыгане из ресторана «Балалайка». Как волна, прокатилось в публике радостное предвкушение. Первый пляшущий, вернее, делающий отчаянный вид, говорят, сам хозяин. В опереточной поддевке и картузе, нагло-благородное лицо, будто опоздавшее на полвека. Взмахнула черными, чересчур длинными косами певица. И вот уже, гремя и распевая, несут поднос, на котором сиротливая искра — рюмка водки. Кого-то чествуют. Нет, не может быть! Что они поют? «Выпьем мы за мэра, мэра дорогого…»

Поделиться с друзьями: