Летят наши годы (сборник)

Он никогда не думал, что все это так тяжело. Перед глазами стояло искаженное болью лицо Насти, белые, впившиеся в край стола пальцы. В голову лезла всякая чертовщина; вспоминалось, из книг и жизни, что иногда роды заканчиваются трагически. «Да что за ерунда, — сердился Корнеев сам на себя, — нечего каркать! Все будет хорошо. Придет вечером, и вот: поздравляем с сыном! Отец!»

Анка встретила Корнеева настороженным взглядом.

— А мама не пришла?

Федор Андреевич попытался принять безмятежный вид, боднул Анку пальцами — она не засмеялась, как обычно, ждала ответа.

Корнеев снял пиджак, написал: «Мама вернется через несколько дней, просила тебя быть умницей. Как твои экзамены?»

— Хорошо! Писали контрольную работу, я чисто написала. Директор у нас сидел!

Анка на минуту оживилась, но мысль об отсутствующей матери снова завладела ею.

— А к маме сходить можно?

Федор Андреевич объяснил, что возьмет ее позже, ласково погладил Анку по голове. Сейчас он испытывал к ней огромную нежность, очень хотелось прижать ее к себе, закрыв глаза, ни о чем не думая.

— Отвел? — заглянула в дверь соседка. — Ну, и слава богу! Садитесь идите, я все сготовила. Чего ж теперь — и не есть, что ли? Чай, дело житейское.

Насилуя себя, Федор Андреевич что-то глотал, подавая пример Анке, и, забывшись, крутил ложкой. Плохо ела и Анка, она часто поглядывала на Корнеева; почувствовав ее взгляд, он быстро улыбался, начинал энергично жевать; Анка упорно молчала. После обеда она так же молча уселась готовиться к следующему экзамену и задумчиво покусывала ручку.

Время тянулось бесконечно медленно, тягостно, в пятом часу ждать стало невмоготу…

В приемном покое Корнеева окликнул веселый громкий голос:

— Здорово, здорово! И ты сюда?

Посвежевший Васильев, бережно держа на руках крохотный сверток, скалил белые зубы, от него попахивало вином.

— Видал-миндал, какие мы! — откидывая кружевное покрывало, показывал он красное сморщенное личико ребенка. — Сын! А у тебя кто?

Федор Андреевич развел руками.

— Никого пока? — догадался Васильев. — Список тогда погляди. Идем сюда!

Вместе с Васильевым Корнеев подошел к вывешенному на стене списку. На коричневой доске приколотые кнопками пестрели два ряда бумажек — розовые и голубые. Голубые, оказывается, означали сыновей, розовые — дочек. И, поняв в чем дело, Корнеев невольно улыбнулся милой и трогательной выдумке.

Волнуясь, он проглядел сначала розовые листки, потом голубые.

Настиной фамилии не значилось.

— Потерпи, никуда не денется! — успокоил Васильев. — Ага, вон и моя благоверная!

Из боковой двери вышла худенькая немолодая женщина с желтыми пятнами на лице и смущенной кроткой улыбкой. Васильев неловко поцеловал ее, радостно засмеялся, оглянулся на Корнеева:

— Не забудь, земляк: крестины вместе!

Федор Андреевич подал дежурной листок; пожилая женщина с мягким одутловатым лицом удивленно высунулась из окошечка. Господи, каких только людей тут не насмотришься!

— В списке нет? Ну, значит, рано. — Она немного помедлила, поднялась. — Подождите, сейчас схожу.

Ходила она долго, а вернувшись, молча уткнулась в бумаги.

Руки у Корнеева вспотели, он машинально вытер их о брюки, кашлянул.

— Ну, чего стоите? — подняла голову дежурная. — Было бы что — сказала. Гуляйте идите.

«Записку передать ей можно? Что нужно принести?» — торопливо написал Корнеев.

— Ничего ей сейчас не надо, — нехотя ответила дежурная и вдруг рассердилась: — Какие ей сейчас записки! Гуляйте, гуляйте!

После сердитой ворчни этой совсем не сердитой с виду старушки на душе у Федора стало почему-то легче, но ненадолго. Он несколько часов кружил по городу и уже затемно, не заходя домой, снова отправился к Насте.

— Идите, идите! — выпроводила его дежурная. — Привет я передам, скажу, сидит, мол, тут безвылазно, а сами идите. Утром наведайтесь, нечего по ночам бегать!

Анка еще не спала и улеглась только с приходом Корнеева. Чувствуя на себе ее беспокойный взгляд, Федор Андреевич поцеловал девочку, выключил свет и вышел на кухню.

— Да не вешай ты головушку, — успокаивала соседка. — Ну, помучается, чай, уж не без этого. Иная пока ослобонится — знаешь, как намучается? Не приведи господь! По сколь ден маются! А ты только отвел — и уж духом упал. Обойдется все — помяни мое слово!

Утро не принесло ничего утешительного: фамилии Насти в списке не было. Новая дежурная, веснушчатая девушка, стрельнула беспечными зелеными глазами, унеслась куда-то наверх. Вернулась она вместе с врачом, и не успела та сказать и слова, как Корнеев понял, что с Настей плохо.

— Порадовать пока не могу, — избегая тревожного взгляда Корнеева, говорила врач. — Беспокоиться не надо, жена ваша находится под постоянным наблюдением. Так что постарайтесь не волноваться и лучше всего идите и хорошенько отдохните. Я вот вижу, что вы не спали — правильно?

Дежурная что-то шепнула, врач мельком посмотрела на Корнеева, заговорила еще мягче.

— Вот так, товарищ, уверяю вас — тревожиться не надо.

Глаза ее лгали, лгали, и Федор Андреевич с ужасом понимал это. Он выскочил из дверей, заметался по тесным улицам.

В голове все мешалось, плыло, тяжелая кровь наколачивала в виски: «С Настей плохо! С Настей плохо!» Было дико, что люди, как всегда, разговаривали и смеялись, что светило солнце и гудели машины. Все эти простые, привычные звуки будничного дня казались сейчас нелепыми, кощунственными!

Не помня себя, Федор Андреевич вломился к Воложским, рухнул на стул.

Константин Владимирович подавал лежащей в постели жене лекарство и, увидев блуждающие, измученные глаза Корнеева, выронил ложку.

— Федор, Федя! Что с тобой?

Натягивая на себя простыню, испуганная Мария Михайловна села. Воложский подбежал к Корнееву, потряс его за плечи.

— Ну что? Что?! На, пиши! — совал он карандаш и тетрадку.

Слепо тыча карандашом, бессвязно бормоча, Корнеев написал: «Настя умирает в роддоме».

— Как умирает? — выхватил Воложский тетрадь. — Ты что?!

— Иди звони, иди звони! — дрожа, торопливо одевалась Мария Михайловна.

Константин Владимирович выбежал; Мария Михайловна гладила упавшую на стол голову Корнеева, глотала слезы.