Лич из Пограничья

Мама говорила — не стоит сжигать себя, чтобы нам стало теплее, но Пепа ее не слушала и гнобила себя за никчемность. Поэтому и пошла туда… В богатый и красивый дом великого духа, где ради семьи она продала свою жизнь…

Пепа склонилась над зеленым рясковым бархатом водоема, откинула носом зелень и вгляделась в отражение. Из глубины на нее смотрела жуткая звериная морда.

Чудовище.

«Деодон Смертельнозуб» — так было написано на саркофаге с окаменевшими мощами его. Они вдвоем — Пепа и монстр — лежали порознь, на белых сияющих столах, после чего их срастили в одно.

А потом объявили, что ничегошеньки из этого не вышло.

И Пепа сперва из человека, а после из обещанного «сверхчеловека», превратилась в «то, что не вышло». Бракованное и ненужное, подлежащее утилизации… Или в лучшем случае, перепродаже контрабандистами в цирк уродов или какому-нибудь богачу, которому опостылели караульные собаки, и хочет он теперь поразить своих избалованных гостей небывалым дрессированным чудищем. Пусть чудище и чудно, и уникально, и даже может развлечь гостей беседами, оно все равно остается «тем, что не вышло».

От болезненных воспоминаний разыгралась жажда, и Пепа припала к пахнущей тиной воде.

— Душевная ночь, — прозвучало с противоположной стороны прудика.

Там стояла старуха, седая и слепая, добротно одетая. Она улыбалась.

— Душевная, — эхом повторила за ней Пепа.

Капли воды прокатились по зубам, по жесткой шерсти нижней челюсти, упали обратно в пруд.

— Ты бы не пила оттуда воду, дорогая, — предупредила старуха.

— Она мне не навредит, — отозвалась Пепа, раздумывая, как бы вернуться обратно в конюшню. — Вкусная вода.

— Удивительное дело… Удивительное… — Старуха развернулась спиной и побрела от пруда прочь по едва заметной тропинке в сторону сиреневых зарослей. Почти скрывшись за ними, она остановилась, не разворачиваясь, позвала. — Ну, чего стоишь? Пойдем, покажу тебе кое-что интересное.

— Пойдемте, — вежливо приняла приглашение Пепа.

Идти пришлось осторожно, шагать в полшага и нога в ногу. Переднюю с задней ставить синхронно, чтобы рождалась иллюзия, будто, остро вминаясь в землю каблуками, идет по саду грузный человек.

— Да не тихушничай ты, знаю, что ты — другая. — Иллюзия мигом сошла на «нет». Пепа приостановилась, раздумывая, как поступить дальше во всей этой ситуации с загадочной старушкой. Самым верным казалось отступить. Неслышно, по возможности, и снова затаиться в деннике. — Не переживай, мне не так и важно, кто ты. Хотя, я почти уверена что ты… Иди-иди сюда! Ну? — Серые старческие пальцы настойчиво поманили в гущу растущих у забора сиреней. — Смотри-ка, что тут есть…

И Пепа решила не сбегать. Подошла, протянула голову через лиловую пену душистых цветов. За ними нашлось нечто невообразимое, как осколок ожившего сна. Статуя трирогой лани, которую — Пепа помнила четко и ясно! — ваяла когда-то давно сестра Амбри. Помнится, когда Пепа ушла, эта лань была еще не закончена, а теперь вот…

По телесного цвета мрамору разбегались, как вены, синеватые и розовые прожилки. Под изваянием был сооружен грубый постамент, который, надо сказать, слегка портил общую картину. В его глядящем на зрителя боку тускло блестел из-под зелени гербовый медный медальон с кабаньей головой.

— Это…

Пепа так и не договорила, старушка бодро перебила ее.

— Скажи, ты ведь такая?

— Какая такая? — Пепа заозиралась тревожно по сторонам.

В этом новом мире, таком сиротливом и непредсказуемом без покрывавшего его прежде гигантского Купола, она так и не научилась чувствовать себя уютно.

— Такая, как зверь на гербе? Я не вижу тебя, но мне кажется, что догадки мои верны. — Шершавая ладонь взлетела вдруг, стремительно, как птица, и прошлась по заросшей огромной морде. — О-о-а, это верно ты. Не врали, выходит, легенды рода Сирис.

Услышав имя своего рода, Пепа вздрогнула всем телом, запуталась в словах.

— Я… Это не я! То есть, почему вы решили? И почему Сирис? Вы сказали Сирис?

— Конечно, — улыбнулась старуха, приближаясь к статуе и смахивая с нее сиреневой веткой несколько прилипших листов. — Я не представилась. Мое имя — Пепа. Пепа Сирис. Меня назвали в честь той самой девы, что когда-то пожертвовала всем ради своей семьи. Легенда гласит, что вероломный дух обманул ее и обернул чудовищем, а потом упрятал под землю на века. Но мы не забыли. Мы помним. Мы тысячелетиями передавали эту историю от сестры к сестре. Мы знали, что однажды ты можешь выйти из-под земли и вернуться сюда. И ты вернулась. А, значит, ты теперь дома.

— Дома…

Пепа в очередной раз оглядела и бедный сад, и маленький дом, и забытую в нестриженных зарослях статую.

— Столько времени прошло, но ничего не изменилось. Снова эта нищета и бедность. И творение сестрицы Амбри украшает не покои королей, а задворки… Выходит, не нужна была тогда моя жертва? Выходит, мой поступок был бесполезный и напрасный?

Старуха кивнула седой головой, потом помотала.

— Жертва была не нужна, ты все верно сказала. Пытаясь отогреть чужие ладони, не стоит кидать себя в печь. Даже если это очень важные ладони. Но твой поступок был не бесполезен и не напрасен. Он был важен и ценен. И цену его ты возвращаешь себе сейчас новыми возможностями и новой жизнью. Бывает и так, Пепа.

Бывает и так.

— И что же теперь?

— Теперь ты дома. И ты здесь равноправная хозяйка, как и я, а хозяйке не пристало жить в конюшне. Пойдем, я провожу тебя в дом.

— В Дом? Нет, что вы! — Пепа смущенно попятилась и чуть не сломала задом цветущий куст белой сирени. — Там же гости, постояльцы, они не поймут.

— Мы что-нибудь придумаем, не переживай. Здесь есть задний ход, которым не пользуются. Он ведет во флигель с летней гостиной, где никто не живет. Располагайся там — никто тебя не побеспокоит.

— Спасибо, я подумаю, — кивнула Пепа. — Все это так неожиданно…

* * *

Луна отражалась в чаше старого фонтана. Ветел гнал рябь по теплой глади, то и дело разрушал отражение неба, испещренное звездными искрами и ночным серым облаком по краю. На синем небесном бархате четко рисовались развалины храма. Над ними то и дело вспыхивал салют — праздник был в самом разгаре.

Моа стоял скрытый тенью и сам был как тень. Темная фигура без очертаний и черт, увидишь и забудешь, что видел…

И рядом как всегда жизнерадостная Има. Такой контраст! Странно, что нашлось у этих двоих нечто общее, связавшее их и направившее по единому пути…

То, что забыто навек.

Но навек ли?

Има переминалась с ног на ногу, все думала, как начать, с чего зайти? Все же ляпнуть подобное в лоб неудобно и как-то не по-дружески. Как-то грубо… И промолчать тоже нельзя. Пора расставить точки над «и». В конце концов, она не собирается осуждать. Наоборот — поддерживать.

И думать, как со всем эти дальше жить.