Личный ад мистера Уайта

– Я обещала Освальду, что Брасс не вернется за решетку! – воскликнула Грейс, не в состоянии успокоиться.
– Подумай: мы представим доказательства, а получили мы-то их незаконным путем, и Брасс может быть наказан.

– В том-то вся и фишка, - щелкнул пальцами Сандерс, - Брасс единственный путь на свободу Уайта. Пусть Рид добьется проверки всех данных на компьютерах офиса и дома Фрайза, Брасс сделает всю работу, а представлять доказательства будут эксперты.

– Почему бы им самим не заняться добычей данных?

– Потому что они тупые, Грейс. Брасс сказал, что МакИччин нанимал программиста, чтобы он собрал все ему нужные данные, зашифровал их и скрыл. И никто бы до них не докопался. А Брасс как раз из таких продвинутых, он знает весь алгоритм, потому-то он так быстро и докопался до всего, понимаешь? Ротт думает, что он один умеет фабриковать дела. Так вот он ошибается и очень здорово.

Как бы ни старался утешить ее Сандерс, Грейс не переставала нервничать. Но за помощь она была ему благодарна, хоть и не надеялась, что он возьмется содействовать Уайту: с самого их короткого знакомства Сандерс невзлюбил подопечного Грейс. Она не знала, что было тому причиной, но не теперь было об этом заботиться. Она переложила всю работу с новым клиентом на Эрла, а сама с головой ушла в дело Уайта.

Грейс, столько уже отработавшая в адвокатском деле, казалось, разбиралась в людях не хуже психолога. Но что вышло на деле? Если действия, чувства, поведение преступников она могла объяснить, то невиновный Уайт стал для нее каким-то цилиндром Джефферсона¹, расшифровать который не представлялось возможным, ведь ключом мог быть случайный набор букв, казалось бы, не обремененный смысловой нагрузкой. Тем не менее, в Уайте было столько загадок-головоломок, каждая из которых тяжело весила из-за смысловой перегрузки, что Грейс просто беспомощно опустила руки, признав свое поражение в этом поединке.

Дела были паршивы, как никогда. Уайт все эти дни здорово нервничал. Он безвылазно сидел в комнате, периодически выгоняя оттуда Брасса, и очень редко что-либо говорил. Рид, который окончательно перестал симпатизировать ему, вовсе бросил сообщать все новости, но зато Эрл считал себя обязанным это делать. И именно он сообщил Уайту, что ему придется вернуться в изолятор, соседом в котором станет его брат Леонард Рейслер. Нервозность Уайта куда-то мигом улетучилась, будто он только ждал этого момента, а дождавшись, потерял к произошедшему интерес.

В полном расстройстве чувств Грейс поднялась из-за столика и отошла к кадке с рододендроном. Сандерс остался сидеть, боясь сейчас ее тревожить. Для него Грейс была не меньшей загадкой, чем Уайт был для Грейс. Наверное, Уайт бы сейчас посмеивался над ними обоими. Верней над их беспомощностью, ведь сам он не страдал тем же недугом. Для него люди через некоторое время после знакомства становились открытой книгой, по которой он читал свои загадочные заклинания. Грейс вдруг пришло в голову, что Уайт был загадкой для всех лишь по одной причине: он умело сплел в себе все самые странные качества и пороки других, самостоятельно сформировав свою личность. Грейс казалась дикой мысль, что Уайт подпадал под общее правило, и его личность ковалась общественным молотом. Он был слишком умен и проницателен, чтобы позволить кому-то себя менять.

Грейс уныло глядела на недавно распустившиеся цветки, пребывая в каком-то оцепенении. Гул голосов в кафе превратился в какой-то совсем тихий монотонный шум, служивший фоновой музыкой совсем не веселой пьесы. Внезапный звонок заставил Грейс очнуться, и прекрасная мелодия растворилась как дым.

– Мне необходимо, чтобы вы приехали, Грейс, - услышала она в трубке знакомый голос, на удивление спокойный и ровный. – Я должен кое-что вам рассказать.

– Меня не пустят к вам сегодня, - возразила она, обеспокоенно глядя на затылок Сандерса.

– Пусть не сегодня, но чем скорей вы приедете, тем лучше. Что сказал ваш друг? Он что-то предпримет?

– Да, он уже наметил план. Должна сказать, он имеет смысл, может, хоть у Сандерса что-то получится.

– Ну разумеется. Передайте ему огромную благодарность от меня.

Грейс медленно опустила в карман телефон и вернулась за столик, еще больше обеспокоенная и встревоженная. Что еще случилось такое, чего она еще не знает, но о чем непременно, по мнению Уайта, она должна узнать? Она надеялась, что ничего, что бы могло ухудшить его положения, уже не всплывет. Но кто мог знать? Уайт – первый (и последний, как она надеялась) человек, который за столь короткий промежуток времени буквально завалил ее сюрпризами, в основном составе своем не очень приятными. Грейс начинала думать, что либо Уайт намеренно рыл самому себе могилу, либо он очень многого не договорил, либо сам устроил этот цирк, намеренно втянув Грейс и прочих в представление. Любой из трех вариантов в конечном итоге мог сыграть против инициатора представления.

Но Уайт думал по-другому. Общее положение, по его мнению, не могло ухудшиться, но он был уверен, что теперь Грейс станет относиться к нему совершенно иначе. А уже поймет ли она его мотивы, или же нет – была тайна, покрытая мраком. Почти такая же необъяснимая, как сам Уайт в глазах общественности.

Уайт сложил руки на груди и неотрывно глядел в глаза своего брата, который в свою очередь испепелял его полным ненависти взглядом. Любому другому стало бы страшно, но только не Уайту. Уайт и сам умел пугать других, да что там, применял свое мастерство на практике. Кто-то считал его безразличие напускным, кто-то пугающим отклонением, а кто-то мастерски обыгранной игрой. Никто и не догадывался, что и то, и другое, и третье – части одного целого, умело пускавшиеся в ход в разных обстоятельствах.

За камерой посадили наблюдать двоих полицейских, в обоих Уайт узнал бывшего и действующего дежурных. Но они не смотрели на их камеру так же пристально, как смотрели Уайт и Рейслер друг на друга. Казалось, им было плевать. Что ж, в таком случае и Уайту было плевать. Он поставил ноги прямо, и положил руки на колени, по-прежнему неотрывно глядя на брата. Первым молчание, длившееся несколько дней, прервал Рейслер.

– Что ты на меня упялился?

– Могу задать тот же вопрос, - деликатно отозвался Уайт.

Он машинально потер голень, которая до сих пор еще болела, но явно шла к выздоровлению. Приходившие к нему на беседы Эрл, Рид и однажды даже Ротт, ожидали его в отдельной комнате, в которую Уайт добирался только с помощью своих надзирателей, ибо не мог свободно передвигаться. Без трости он не мог обходиться, но пришлось оставить ее в доме Грейс, ибо полицейские конфисковали бы все. Единственное, что осталось при нем – конверт из протокольной зоны. Уайт долго убеждал Даррелла оставить его, и шериф в силу своей симпатии к несчастному невиновному пареньку, в конце концов, дал слабинку и уступил.

– Я долго думал, что бы тебе сказать, - продолжил Уайт, - и много чего надумал. Мне только непонятно, как тебя еще земля на себе носит. Ты осознаешь, сколько жизней уничтожил?

– Мне все равно, они меня не интересуют.

– Ты крайне эгоистичен, совсем как я. Проблема лишь в том, что свой эгоизм ты не пытаешься перебороть. Тебя никто и никогда не интересовал, кроме Клары. Но я-то знаю, как она от тебя шарахалась. И правильно делала, иначе бы ты и ее стал колоть своими смесями.

– Ты говоришь о Кларе, как о вещи какой-то! – вспылил Рейслер, и Уайт понял, что наступил на больное место. – Она не твоя сестра, ты не имеешь права о ней вообще заикаться.