Личный ад мистера Уайта

– Ты еще пожалеешь, что полез не в свои дела! – прошипела Изабелла в адрес Уайта.

Ситуация казалась нелепой: только безумец мог осмелиться на такой безнадежный шаг. В полицейской конторе, против не одного десятка сильных мужчин, она была загнанным зверем, но очень хитрым зверем. Сыграв на внезапности, она нащупала свободной рукой ручку двери, что упиралась ей в спину, и с силой рванула дверь, тут же бросившись прочь.

Рид, Уайт и офицер кинулись за ней, но в этом не было нужды: в коридоре было слишком много полицейских, чтобы бороться с ними в одиночку. Вот только они недооценили человека, который с легкостью убил другого и был готов убить Уайта. Когда один из офицеров попытался схватить ее, Изабелла увернулась от него так же, как от Уайта минутами раньше, полоснула его по бедру и бросилась по коридору, ища выхода. На себя Уайт уже не надеялся, потому что хорошо себе представлял, чем могут закончиться гонки с колотой раной в боку, а вот полиция, о которой он и так не был высокого мнения, и вовсе его разочаровала: дать преступнице, столь легко вооруженной, сбежать было бы просто нелепостью. Но хитрость, как правило, бывает эффективней силы.

Изабелла очень умело сыграла на заторможенной реакции: не успели дежурные и прочие полицейские понять, в чем дело, как она уже проскочила мимо целой толпы офицеров и бросилась на совершенно пустую и свободную от людей лестницу. Рид со своим напарником не сразу растолкали толпу, которая уже инстинктивно начинала двигаться в сторону движущегося объекта, и уже не увидели беглянку на лестнице.

Что произошло дальше, никто не мог понять. Рид взял на себя обязательство догнать беглянку, но когда он оказался у диспетчерской, Изабелла оказалась зажатой со всех сторон, кое-кто из офицеров даже нацелил на нее дуло пистолета, но вот стрелять никто не решался. Она крутилась вокруг своей оси как бешеный волчок, и размахивала лезвием, будто оно могло ей помочь. Уайт, не без труда, но все же догнавший Рида, стоял, зажав кровоточащую рану, и глядел ей прямо в глаза. Они бешено сверкали и бегали по лицам окруживших ее офицером. Всем своим видом Изабелла напоминала разъяренного тигра, в окружении ярких вспышек света и острых копий. Это было безумие чистого вида, Уайт не сомневался в этом.

Прорваться на свободу ей уже не удалось: здесь ее хитрость, казалось, утратила силу, но Уайт не спешил сбрасывать ее со счетов, подозревая, что Изабелла вот-вот устроит им всем шоу. Долгое бездействие стало порядком раздражать, и один из самых инициативных бросился на женщину, каким-то странным чудом смогшую покалечить двух человек осколком, находясь при этом в наручниках, но получил сильный отпор, успев увернуться от острого окровавленного осколка. Уайт видел, как Изабелла сильно сжала этот осколок, на нем была уже не только его кровь, но и ее. Она капала на пол, образовав уже приличную лужицу, на которой женщина уже поскальзывалась.

В какой-то момент беглянка дернулась как от удара током, и встретилась взглядом с Уайтом. Она одними губами проговорила: «ты пожалеешь», но только адресат понял каждое слово. Она поднесла лезвие к лицу в тот самый момент, когда напавший на нее мгновением раньше офицер снова бросился к ней. Женщина ударила его локтем в нос и, воспользовавшись представившимся случаем, сунула осколок в горло.

Уайт не видел, что произошло дальше. Шум голосов почти заглушил ее крик, а когда Уайт подбежал к толпе, еле протиснувшись сквозь нее, увидел омерзительную картину. На обеих ладонях Изабеллы были глубокие порезы, а изо рта капала густая темно-алая кровь, растекаясь по паркету огромным озером, в котором отражались пораженные лица. Кто-то из самых слабонервных тут же отвернулся, прикрывая рукой рот, кто-то просто не мог шевельнуться, завороженно глядя на труп. Темно-рыжие волосы женщины слиплись от крови, а безумные глаза были так широко распахнуты, что выглядели ужасающе неестественными.

Уайт медленно попятился назад, пропуская вперед тех, кто еще не был в курсе свершившегося, и чуть было не упал, споткнувшись о собственную ногу. Он не был впечатлительным, но столь ужасных смертей, еще и принятых осознанно, он еще не наблюдал. Ему страшно было представить, как Изабелла собственными руками сунула огромный осколок себе в горло, как он проскользил вниз, разрезая мышцы, непроизвольно сжавшимися, почувствовав инородный предмет, как кровь мгновенно хлынула, наполняя желудок и рвясь наружу. Уайт мотнул головой, чтобы прогнать видение, и увидел, как бездыханное тело женщины поднимают на руки офицеры. Ее лицо залито кровью, струйками текущей по подбородку и ниже, капающей со слипшихся волос.

– Уайт, вас как будто прокляли! – воскликнул Рид, отрывая Уайта от созерцания самоубийцы.

– Что, простите? – переспросил Уайт, переводя напряженный взгляд на морщинистое лицо комиссара.

– Все преступники вокруг вас норовят покончить жизнь самоубийством! Надеюсь, вы мне ничего не выкинете?

Уайт не слушал комиссара. Он лишь молча наблюдал, как выносят бездыханное окровавленное тело женщины, и чувствовал, как сквозь его пальцы сочится кровь. На маленький промежуток времени он и думать забыл о том, что он был в отличие от Изабеллы еще жив и нуждался в помощи. Рана кровоточила не хуже той, что нанесла себе самой женщина, и у Уайта в глазах уже начинало плыть. Он оперся о косяк двойных дверей, что вели на лестницу и начал судорожно глотать воздух.

– Это вы выкинете меня в катафалк, комиссар, - произнес он, - если не поможете.

Уайт поднял голову, но Рида уже не было рядом. Он появился спустя мгновение и схватил Уайта за предплечье:

– Сейчас вас обработаем и вызовем скорую. Держитесь.

Но Уайт уже не мог держаться. Он навалился на Рида всем корпусом, и комиссару пришлось уже волоком тащить его в один из кабинетов, где на Уайта нашлось маленькое местечко на полу. Его положили на довольно грязный паркет, и помощник Рида, что несколько минут назад пытался вывести Изабеллу Фрайз из кабинета следователя, начал деятельность полевого врача. Он попытался добиться ответа от Уайта, но тот уже не открывал глаз и не шевелился: только его грудь вздымалась в такт дыханию, свидетельствуя, что раненый не отошел в мир иной. Рид подумал, что если бы так случилось, то он бы точно схлопотал инфаркт: две нелепые смерти в собственном участке – это слишком.

ГЛАВА 23. ВАМ ЕЩЕ БУДЕТ О ЧЕМ ЖАЛЕТЬ.

Зеленый ковер шел волнами от легкого теплого ветерка, несшего с собой известие о конце весны. Здесь пели птицы, бегали ящерицы, а по ночам ухали совы. Но нога человека нечасто ступала здесь, ибо это было слишком безрадостное и угнетающее место. Нарванных цветов здесь было больше, чем тех, что росли свободно и черпали силы из земли. Их приносили старики, молодые и совсем еще маленькие дети, не понимавшие еще значения этого места, но душой чувствовавшие, что живые приходят сюда за безмолвным диалогом с мертвыми.

Бесконечные ряды белокаменных невысоких памятников, где золотыми буквами без всяких украшательств писали имя и дату жизни, наводили ужасную тоску и как будто хранили здесь покой и вечное молчание. Кладбище было ограждено невысоким забором, недостаточным для того, чтобы преградить путь хулиганам, но никто даже и не думал проникать сюда, чтобы нанести вред. Место это отталкивало, но вместе с тем и притягивало. Отталкивало тех, кто боялся смерти, притягивало тех, кто был достаточно смел, чтобы вступить на эту землю.

Грейс долго бродила между могильными плитами, она была здесь частым гостем и с каждым приездом замечала, какого большого количества своих детей лишается земля. Насчитав одиннадцать новых памятников, Грейс все тем же неторопливым шагом возвратилась к тому месту, от которого начала свое путешествие, и с удивлением обнаружила три белых гвоздики у могилы своего отца. Кто-то решил, что Вуд Китон достоин вечной памяти, а Грейс всегда приносила белые лилии – символ благодарности усопшему. Грейс опустилась на колени перед памятником и провела пальцами по золотой надписи: ей порой казалось, что все это сон, и ее любимый папочка на самом деле жив. Он подойдет к ней, обнимет за плечи и заставит встать с колен, прогнав невыносимую тоску. Но этого не произойдет, это останется лишь в ее воображении, и она еще много раз будет пытаться вернуть это мимолетное видение.

– Я предполагал в вас человека глубоко нерелигиозного, но не исключал глубоко духовного.

Грейс оторвала руку от холодного камня, который не в состоянии было согреть солнце, как не в состоянии была она вернуть своего отца, и повернулась на звук голоса. Совсем близко к ней стоял, опираясь на трость, Освальд Уайт, и лицо его теперь было очень серьезным и задумчивым, казалось, он решил снять с себя, наконец, маску безразличия. Хотя бы в таком месте и в такой момент. Солнце светило ему в спину, но Грейс не видела вокруг него светлого ореола, она видела его темную фигуру и круглые иссиня-черные очки, закрывавшие глаза, словно он был слеп. Уайт сунул трость по мышку и опустился рядом с Грейс на колени. Грейс надеялась увидеть его глаза, но очки закрывались сбоку шорами. Очевидно, он догадался о ее желании и поспешил снять очки. Он положил их во внутренний карман пиджака, глядя на золотые буквы памятника, и сложил руки на коленях.