Личный ад мистера Уайта

Уайт поерзал на месте, а его лицо приняло слегка недовольное выражение, хотя глаза по-прежнему ничего не выражали. Очевидно было, что прогресс следствия еще не удовлетворяет его.

– А что вы нашли в помещении? – спросил он.

– Электрогенераторы, резервуар с водой. А в полу кабинета был люк, открывавшийся внутрь этого помещения.

– Резервуар? Для чего он там?

– Поверьте, мне тоже хотелось бы знать это.

Уайт кивнул, по-видимому, удовлетворившись ответом, хоть он ничего ему и не дал. Грейс взглянула в сторону камеры Арми, но обнаружила там только пустоту – уже никто не сидел и не разглядывал нагло посетителей, а после не отпускал шуточки в их адрес.

– Вы его уже не увидите, - сказал Уайт, проследив ее взгляд.

– Где он теперь?

– На кладбище, - Уайт ответил настолько бесцветным тоном, что Грейс стало не по себе.

– Что произошло?

– Вчера его должны были повезти в суд, пришли двое дежурных, открыли решетку, а он, по глупости своей, бросился бежать.

– Ему не дали сбежать?

– Дали, он спокойно проскочил на проходе, пока в диспетчерской зевали да плевали в потолок. Он попытался угнать машину, но один умник-офицер достал пистолет и вместо того, чтобы стрелять по ногам, пустил ему пулю в затылок. Думаю, вы догадываетесь, где теперь этот идиот.

– Это ужасно.

– Это жизнь, вот и все.

– Как вы можете так хладнокровно рассуждать? – спросила Грейс, пытаясь скрыть свое негодование. Она никогда не сочувствовала преступникам, но как людей их все же было жаль.

– Скажите, вы родились в благополучной семье? – внезапно спросил Уайт, будто проигнорировав Грейс.

– К чему этот вопрос?

– Пожалуйста, ответьте. Мне это важно знать.

Грейс заколебалась, но в конечном итоге уступила ему:

– Да, в благополучной. Мои родители до сих пор живы.

– Родись вы в семье, где отношения не клеятся, вам бы не казался рядовой случай ужасным. Я лишился обоих родителей одного за другим, а потом меня воспитывала тетя, которая, к слову, не слишком проявляла ко мне любовь. Не потому, что я ей не нравился, а потому, что не была склонна к особому проявлению чувств. Мы жили в районе, который раскололся на две половины – комфортабельные кварталы и бандитская дыра – так их называли сами горожане. Так вот наш дом находился в первой части, но учился я во второй. Мне рано пришлось отвыкнуть от всего, чем обеспечены дети богатых и благополучных семей. Мои тетя и дядя были богаты, не растрачивал деньги попусту, был лишен всяческих иллюзий, которым подвержены богачи. Но каждый был занят своим делом, да и друг к другу они относились с некоторым холодом, хотя я чувствовал какую-то непонятную, но очень тесную связь между ними. Каждый уезжал в свой офис очень рано, я сам добирался до школы. За пять лет на моих глазах было убито столько виновных и безвинных, я увидел столько крови и насилия, что теперь меня ничего не удивляет. Каждое утро я менял маршруты, чтобы однажды не попасть под руку. Через год я пошел обучаться самообороне, потому что постоянно менять маршруты – не решение проблемы. Я выбрал самый оптимальный путь к школе и ходил по нему, днем опасаться было нечего – полиция просыпалась и патрулировала улицы.

Однажды, когда мне было лет шестнадцать, я по обыкновению шел утром в школу. Через квартала два от нее устроили свое логово карманники – в одном жилом здании с торца был вход в ночной клуб, который давно уже не работал. Они устроились там, потому что полиция ходила только по центру, в проулках они редко появлялись. Их было человек пять, работали они в команде. В час-пик они выбирались на центральную улицу – народу было всегда много, потому что на этой улице был единственный годный торговый центр – и начинали чистить сумки и карманы прохожих. Если кого-то замечал полицейский, вор уводил его вглубь, а четверо других шли следом. Достигнув какого-нибудь угла, где, скажем, не было видно центральной улицы, они впятером избивали полицейского и кидали куда попало. Как ни странно, никто за все время не умер, максимум – отказывался в больнице с сотрясением. Но как-то раз у них появился новичок – растрепанный мужчина лет тридцати двух или больше, в грязной толстовке и каких-то пижамных штанах. Он носил при себе нож, кажется, охотничий и был единственным вооруженным среди этих карманников. Вшестером они выходили рано утром на улицу и расходились по одному в поисках ранних прохожих. Карманники и раньше практиковали это, но с прибытием новенького люди стали обходить квартал стороной, чтобы не напороться.

В то утро я вышел привычным маршрутом, при мне был маленький ножик, хоть я и не планировал им пользоваться. И что вы думаете? Я встретил этого новичка, но вот до меня ему дела не было. Когда я его увидел, он вытряхивал чью-то лаковую сумку, а подойдя ближе, нашел молодую женщину, которая прислонилась к стене и, тяжело дыша, держала руку на боку. Сквозь ее пальцы текла струйками кровь, а этот вор ковырялся в ее сумке, держа в зубах окровавленный нож. Сдуру я направился прямо на него, думал – убью этого урода за то, что он сделал, и пусть меня потом будут судить. Но я отомщу. Тогда мне было невдомек, что этой женщине больше помогла бы моя помощь, а не смерть напавшего на нее вора. Он заметил меня, но его поведение повергло меня в шок. Я думал, что он попытается напасть, а он бросил все, кроме ножа, и побежал прочь. Он испугался ребенка! Не мог же он знать, что я машу оружием не хуже его самого? Я бросился к женщине – она все еще дышала, но руки ее уже были ледяные. Пошарив в ее сумке, я нашел телефон и набрал скорую. Не успел диспетчер договорить, как на центральной улице раздался выстрел. Я выбежал на звук, и знаете, что я увидел? Я увидел этого вора, лежащего на проезжей части в луже собственной крови – это полицейский застрелил его, попав в горло. Я решил позвать его на помощь, не стал надеяться на скорую. Я никогда не видел такого лица ни у одного полицейского. Он опустился на колени перед женщиной и зарыдал – как я позже узнал, это была его невеста. Что она делала в таком месте, да еще и в такой час – неизвестно.

– А как полицейский оказался на улице утром, если работать они начинали намного позже?

– Он приехал по звонку какого-то жителя квартала – его квартиру обчистили, что называется, до обоев. А нашел свою девушку, которая умирала у него на глазах. Скорая прибыла очень быстро – девушку спасли, слава Богу. А полицейский… его уволили, а через месяц он погиб от руки какого-то грабителя, которого он когда-то поймал.

Уайт на несколько минут замолчал, а когда заговорил, его голос прозвучал как-то хрипло.

– Я не раз видел похожие случаи, мне пришлось привыкнуть к той мысли, что каждый день при мне могут убить человека, а когда-нибудь убьют и меня. И я скоро перестал переживать по этому поводу – чем больше переживаешь, тем скорее сам сыграешь в ящик от нервного срыва. Я долго размышлял над тем случаем. Правила менялись много раз, коснулось это и полиции – когда кого-то увольняют, то отбирают оружие и запрещают носить его под угрозой уголовного наказания. Если бы не тот вор, то, может быть, на полицейского не напал грабитель, а если бы и напал, то он смог бы защититься. Жаль ли мне Арми? Едва ли. Он заслужил смерти так же, как тот вор, порушивший жизнь тех двоих. А этот дурачок, который убил Арми – мне его искренне жаль. Я видел здешние нравы, парню не поздоровится, это точно.

– Мне посчастливилось не увидеть никаких смертей, - произнесла Грейс. – Здесь никогда такого беспредела не было.

– Вам повезло, но в скором времени на ваших глазах, быть может, ежедневно будут умирать люди. Если протокол А расширит границы. Поверьте мне, в карантинной зоне убийства и грабежи – обычное дело.

Грейс не нашла, что ответить. Пустота соседней камеры создавала пустоту всего участка, в изоляторе стояла звенящая тишина. Лишь в диспетчерской кипела жизнь, но камеры – как будто могильные плиты на кладбище были молчаливы и пугающе пусты. Уайт сидел, сосредоточенно глядя на лицо Грейс, будто пытался увидеть что-то недоступное простому человеческому глазу. Грейс взглянула на него и как обычно не увидела ничего, кроме пустых глаз и без эмоциональной маски. Даже когда он говорил, его глаза оставались пусты, будто эти воспоминания он уже не раз прокручивал в сознании, и никаких чувств они уже не вызывали. Вся личность Уайта была внешне так же пуста, как и все вокруг, что наводило на Грейс невыносимую тоску. Ей вдруг захотелось немедленно сбежать из этого места, хоть она и понимала, что бежит от реальности, от жизни. И Уайт был частью этой ужасно несправедливой жизни. Более того – он был жертвой этой жизни, отчего, наверно, все его чувства так скоро отмерли.

– Я вас расстроил, - заметил Уайт будничным тоном. – Не стоило, наверно, вам рассказывать столь мрачных историй.

– Ничего страшного, - как-то отрешенно отозвалась Грейс. – Зато открыли мне глаза на жизнь – я ведь с детства витаю в каких-то облаках и никак не спущусь с небес на землю.

– Знаете, дорого я бы дал, чтобы быть в том состоянии, в каком до недавнего времени пребывали вы. Мне совсем немного лет, а я уже устал так, как не устают старики.

– С вашим протоколом А – неудивительно.

– Я бы советовал вам отправиться домой, - сказал Уайт, пропустив ее замечание мимо ушей, - выпить чаю, побеседовать с кем-то, кто мог бы вас немного отвлечь. Может, с мамой. Вам ведь не нужно пока ничем заниматься?

– Вообще нужно, но я последую вашему совету. Последняя неделя, как невесть что.

Решетку Грейс открыл уже другой дежурный – с совершенно чистым лицом, но угрюмый, почти злой и неразговорчивый. К Грейс почему-то пришла мысль, что застрелил Арми именно тот парень с воспаленным лицом, но она отмахнулась от нее.