Лицом на ветер

Часть 17

______________________

На следующий день с утра Рианн взялась за работу, чем занимался центурион — не обращала внимания. Что-то всё ходил туда-сюда, маялся, пытался заговорить, но Рианн не старалась поддерживать беседы. И от безделья центурион молча сидел на своём ложе, думал о чём-то, потом засыпал. Так прошёл ещё один день и ещё. Ему было легче переносить одиночество, когда приходил Дикс, они засиживались на кухне допоздна, о чём-то всё говорили. Иногда Дикс приносил хорошего вина, и тогда они просиживали по поздней ночи. Рианн не ждала их, работала, а потом сама тихо ложилась спать.

Постепенно шли дни за днями, прошло несколько дней. Врач осмотрел рану и снял швы, посоветовал больше двигаться. Но Марк и так старался не сидеть, выбирался на улицу, встречался с товарищами в тавернах, старался всё делать сам. Каких трудов стоило ему одеться, обуться, помыться, но он не прибегал к помощи своей рабыни, терпел, злился, выходил из себя, но делал всё сам.

В один из дней он занялся своим оружием, пересмотрел все пряжки и ремни на кирасе, пояса, аккуратно почистил меч. Весь день сокрушался, что пропал его кинжал. Сетовал, что кинжал этот достался ему от отца, был старым и удобным, и как он мог потерять его где-то? Наверное, ребята, пока тащили его, где-то обронили там… Жалость-то какая!

— Проклятье! Ну я же помню, что сам убрал его на пояс… Я ещё успел… Сам успел, пока не отключился… Я ещё вытер его быстро, помню, что получилось плохо… Но успел… Где же он тогда? Куда он мог деться? Если был в ножнах, то выпасть сам не мог… Неужели кто-то позарился? Подумали, всё мне? Зачем ему теперь кинжал? Он многим нравился… Да нет… Свои не стали бы… И что я теперь скажу отцу? Извини, я не уберёг твой подарок? Он столько лет ему служил… А я — растяпа… Ну как же так?

Весь день до вечера Рианн работала и старалась не замечать и не слушать сетований центуриона. Кинжал его спокойненько лежал у неё под матрасом. Отдавать его она не собиралась. Весь день молча сжимала зубы, терпя мучения центуриона за своей спиной. Когда же он, наконец, успокоется? Сколько можно? Ну, потерял и потерял, и что? Разве можно так сильно привязываться к оружию? Но римлянин маялся с тоской, буквально мучился с болью, всё ругая и ругая самого себя, словно этот проклятый кинжал был смыслом всей его жизни.

— Потерял… Как я мог потерять его? Такая вещь… Проклятье! Ему цены нет. Отец мне точно спасибо не скажет… Вот же, а… Ведь помню, хорошо помню, что сам убирал его… Как же так? Как это могло получиться?

Всё крутил и рассматривал пустые ножны и не мог понять, почему они есть, а кинжала — нет? Что за напасть?

И Рианн к концу дня не выдержала, ушла к себе, нашла этот злополучный кинжал, вернулась к центуриону и кинула оружие ему под ноги, шепнула раздражённо через стиснутые зубы:

— Забирайте!

Под изумлённым взглядом хозяина вернулась за работу, но руки дрожали от внезапно накатившего волнения, и работать она не смогла, просто сидела, наматывала размотавшуюся нитку на уток. Марк наклонился и подобрал кинжал, долго смотрел на его лезвие, и не мог понять, откуда на нём ржавые разводы засохшей крови. Спросил довольно резко:

— Чья это кровь?

— Откуда я знаю, кого вы убивали им последнего… — раздражённо ответила, глянув через плечо.

Римлянин молчал, крутил кинжал в руке так и эдак, будто не верил своим глазам, и вдруг его осенило, аж подбросило, как от внезапного болезненного удара. Вскинулся вопросом:

— Ты собиралась убить меня? — Хрипло усмехнулся, понимая этот факт. — Ты всё-таки собиралась убить меня? Рианн? Ты решилась на это? Всё же решилась…

Рианн медленно поднялась с трипода и встала за него, словно бы прячась за ним, стиснула кулаки, не сводя решительного взгляда с лица центуриона.

— И что вы сделаете теперь? Убьёте меня? — Усмехнулась, резко передёрнув плечами. — Я так и знала… Когда вы встанете на ноги, когда вам станет легче, вы всё равно напомните мне… Тяжело забывать свои страхи и унижения… Я это знаю… Вы не оставите всё это… не забудете…

Она не ждала его ответа, развернулась и быстро ушла к себе. Остановилась, сцепив пальцы, аж суставы хрустнули. Её трясло. Что он сделает сейчас? Он придёт! Конечно, придёт! Он не оставит это… не оставит просто так!

Рианн резко обернулась. Центурион стоял в дверях её комнатки с кинжалом в руке, смотрел исподлобья, хрипло дышал всей грудью. Ну. Она не смогла, а он сможет. Он всё сможет. Ему это несложно. Он многих убивал. Сколько свенов на его совести…

— Ты, правда, хотела убить меня?

— Да! Да… да… да… — Она всплеснула руками в отчаянии. — Да! Вы думали, это всё шутки? Просто — пустые слова? Угрозы? Да! Я собиралась убить вас! Я стояла над вами с вашим кинжалом! И вы не остановили бы меня… Я хотела перерезать вам горло! Да! Я хотела… Хотела…

Она высказала ему всё и приняла бы сейчас от него всё, что угодно: смерть, боль, насилие, но центурион спросил:

— И что же остановило тебя? — Негромко — через зубы.

Рианн дёрнулась всем телом, резко перевела взгляд ему на лицо, в глаза.

— Не знаю… Я не смогла…

— Почему?

— Какая разница? Вы хотели бы, чтобы я это сделала? — Свенка фыркнула. — Не думаю, что вам бы это понравилось… — Усмехнулась зло, кривя губы.

— Ты же ненавидишь меня… Что-то же остановило тебя? Рианн?

Она закрыла глаза, молчала, словно собираясь с силами. Он всё равно ничего не поймёт, стоит ли?

— Я боюсь крови… Мне плохо от вида человеческой крови… — начала со стороны, глядела теперь ему в лицо исподлобья и говорила глухо, негромко. — Когда маму убили… ей перерезали горло… походя… мечом… я не видела… мне сказали так… Столько было крови… Я убирала всё потом, когда ваши ушли, через три дня… когда вернулась… Стены… пол… Я сама всё… своими руками… Мне было двенадцать… Я потом ещё год не могла говорить… Я никому не могла рассказать, что случилось… Гален спрашивал меня, а я… Отец — тоже… Я не могла говорить… — Её рука непроизвольно дёрнулась к горлу, как тогда, когда она рассказывала о себе за столом. — А когда я заговорила через год, всем уже было всё равно… Все уже решили за меня…

— Ты боишься крови? — переспросил, нахмуриваясь.

— Да! Я боюсь крови… Я не терплю вида крови… особенно, когда её много, как от перерезанного горла…

Марк долго молчал. Конечно. Поэтому она и бреет так медленно, но без порезов, поэтому и отца своего брить научилась, поэтому и брадобреем никогда не станет, потому что они рвут зубы и пускают кровь. Вот в чём дело.

Она убила бы его, если бы не это. Если бы не боялась крови. Её остановило только это. А он-то думал, она со страху не решилась, с испуга. А она бы сделала это. Она — свенка! Настоящая свенка.

Он шагнул к ней, и Рианн отшатнулась, качнулась на ногах от него, словно ждала удара, наказания за всё. Марк разжал пальцы, отпуская рукоять кинжала, и оружие упало на пол, воткнувшись в деревянную доску. Центурион шагнул вперёд, рывком сокращая расстояние между собой и свенкой.

«Что, задавит меня голыми руками? Без капли крови? — Рианн усмехнулась, глядя в лицо своему хозяину. — Ну и пусть! Пусть! Мне всё равно! Я так и знала, что ты не простишь мне…»

Но римлянин неожиданно вдруг сгрёб свенку в объятья, прижал к себе и принялся целовать её пылающее лицо, дрожащие губы, ловя шумное негодующее дыхание.