Лик Архистратига

— К чему готовым? — спросил Герман.

— Там увидите. Пожалуйте сюда, — монах показал на крутую лестницу, из подъезда дома уходящую не на верхние этажи, а прямо в подвал. — Ваши спутники пока отдохнут. Их здесь накормят и к празднику, думаю, они тоже будут готовы.

На том и остановились. Пока остальные участники экспедиции размещались в верхнем этаже здания, взойдя по лестнице, находящейся, как ни странно, в торце строения, Герман Фирт спустился в подвал за идущим впереди монахом.

Тяжелая бронзовая дверь впустила их в узкий подвальный коридор, по стенам которого были развешены горящие факелы. Но духоты никакой не наблюдалось. Наоборот, лёгкий пещерный сквозняк свободно гулял здесь, значит, под наземным строением существовал целый лабиринт коридоров, гротов и шахт.

Пол первого коридора полого уходил ещё глубже, но скоро вывел в огромное помещение. Свет в подземной пещере тоже поддерживался огнём, пылающим в огромных каменных поставцах, расставленных возле стен. В самом центре пещерного зала стоял треугольный мраморный постамент, который вполне можно было назвать алтарём. На него откуда-то сверху из уходящих в темноту пещерных сводов падал вертикальный луч солнечного света, в котором ясно видна была воздушная взвесь, что для подземного грота походило на диковинку. Впрочем, это же первое подземное помещение того таинственного царства, куда пути для белых были пока что закрыты. Неизвестно, что можно увидеть в других подземных гротах.

Вокруг треугольного алтаря тоже треугольником стояли монахи. Герману предложили подойти к алтарю и обе руки возложить на его холодный белый мрамор, как раз по обе стороны от падающего сверху солнечного лучика. Фирт послушно выполнил приказ, но некоторое время ничего не происходило. Вдруг в заполнившей пещерное пространство тишине раздался трубный голос, доносящийся откуда-то сверху. Казалось, глас проникает в пещеру вместе с солнечным лучом и, разбившись об алтарь, разделяется на тысячи мелких отголосков, растекающихся по углам пещеры.

— Ом-ла-махла-ха-шар, Ом-ла-махла-ха-шар, — прокатилось по подземелью.

Чьи-то руки, вынырнувшие из темноты, поставили на алтарь бронзовый потир, [47] до краёв наполненный тёмной жидкостью, играющей под световым лучом бордовым оттенком. По другую сторону треугольного алтаря снова возник один из монахов, произнёсший уже на чистом немецком, даже немножечко с баварским акцентом:

— Выпей эту чашу и мудрость войдёт в тебя.

Фирт бросил взгляд на говорящего, ничем не отличающегося от остальных насельников монастыря, даже лицом. Казалось, все местные жители слеплены одним художником из одного куска глины. К тому же, нацепивших на себя одинаковые маски. Кстати, у Александра на груди оказалась копия ритуальной маски, за счёт которой привратник пустил их в монастырь! Но его монахи увели куда-то в другое помещение. Ладно, там видно будет.

47

Чаша (греч.) Используется только как священный сосуд.

— Выпей чашу мудрости, чужеземец, — повторил монах. — Выпей, не бойся, ибо мудрость очистит твоё тело, и ты поделишься крупицами своего знания с энергией Вселенной, дающей тебе право на существование.

Герман взял обеими руками потир, поднёс к губам. Запах у жидкости был чуть солоноватый, но в то же время отдающий тяжёлой сладостью. Монахи снова принялись читать мантру, и под стройное журчание их голосов Фирт выпил предложенную ему чашу. До дна.

Но, уже осушив полностью сосуд, он понял, что жидкость в потире была не простой и немец надсадно закашлялся. Ему пришлось выпить тёплую, казалось, только что нацеженную из живого тела кровь. Сознание сначала где-то восстало, чуть ли не возмутилось, но удушающая сила выпитой крови, разливаясь по телу, глушила, топила и опутывала непроницаемым смирением возникающие в сознании возмущения. Во всяком случае, человек только на какое-то время стал безволен, потому что волна жизненной великой силы, перерождённой из капель выпитой крови, разлилась по телу паломника. Герман чувствовал себя настоящим грифом-стервятником, парящим высоко над землёй и знающим, что только от его полёта зависит жизнь человечья.

Он видел сразу весь обширный грот сверху и себя самого, стоящего по одну сторону треугольного жертвенника. По другую всё так же стоял жрец, вручивший ему потир. Монахи выстроились вокруг алтаря в два круга. Те, что находились поближе, создавая внутренний круг, взялись за руки, и пошли хороводом вокруг центра по часовой стрелке. То же самое сделали монахи внешнего круга, только двигались они, бормоча мантры, против часовой стрелки.

Потом часть стены с восточной стороны пещерного грота, украшенная затейливым графически узорным орнаментом, отъехала в сторону, обнажив ещё одну маленькую потаённую пещеру. Паломнику предложили туда войти. Фирт послушно выполнил просьбу, потому как ещё находился под обуревающим давлением выпитой крови. Стена за ним тут же закрылась, и паломник оказался в сравнительно небольшом безвоздушном пространстве. Но это ещё полбеды: в каменном мешке совсем не было света и пещерная темнота тут же свалилась на немца многообещающими пытками, о которых воспалённое сознание тут же вспомнило и услужливо предоставило ко вниманию.

Герман Фирт, занимаясь в «Аненэрбе» психотропным зомбированием, мистическими решениями проблем, мистериями, жертвоприношениями и налаживанием связей с потусторонним миром, не раз слышал и знакомился с документами об индийских обрядах, после которых мало кто из участников оставался в живых.

Темнота действительно начала душить находящегося в пещере паломника.

Немец не знал, что с ним, почему появился страшный воздушный спазм, будто кто-то на горло накинул верёвку и скоро язык вывалится наружу, как у настоящих висельников.

К счастью, спазматическое состояние скоро кончилось, и немец некоторое время сидел на полу пещеры, не в силах пошевелиться. Во время удушья он непроизвольно рванул ворот вельветовой рубашки, и та послушно разорвалась, теряя на ходу пуговицы. Теперь же Фирт наоборот запахнулся, застегнул все застёжки надетой на плечи штормовки, но холод не отступал. Сознанье начало понемногу гаснуть, но на прощанье опять подкинуло воспоминание о мистерии испытания холодом.

Совсем недавно уехавший из России Николай Рерих, поселившийся где-то здесь, удостоился узреть обнажённого жреца, сидящего на вершине горы в центре обледеневшей вершины. Но лёд не вынес человеческой энергии и растаял. А вокруг сидящего в позе монаха виднелась свежерастаявшая почва с пожухлой выцветшей травой. Может, Герману тоже необходимо было показать монахам, да и самому себе способность невозмутимо переносить мороз?

Но откуда-то сбоку к путешественнику стала подбираться теплота. Нет, ничего горячего и непереносимого не было. А ровная летняя температура тёплого воздуха, когда человек нежится на пляже под ласковым солнышком, вот уже стал слышен прибой и лёгкий утренний бриз, пахнущий морем и почему-то душистым розмарином…

— Стоп!! — скомандовал сам себе Герман. — Надо же! Выдумали собаки!

Но никто ничего не выдумывал. Просто накатившая волна холода, укрытая пещерным мраком, принялась укачивать сознанье, призывая его к вечному сну на тёплом морском побережье. Этого допускать не следовало. Путешественник принялся прыгать, приседать, даже попытался ходить кругами по крохотной пещерной каморке, только расстояния, к сожалению, не хватало.

Вдруг сверху донеслось какое-то шипение, сопровождаемое скрипением, как будто тысячи маленьких молоточков ударяли где-то по металлическому листу. Фирт непроизвольно поднял руку, и пальцы ощутили низкий потолок пещеры.

Холод куда-то быстро испарился, но на смену ему пришёл двигающийся, медленно опускающийся потолок. Немец ко многому был готов, но только не быть раздавленным заживо!

Каменный потолок медленно и неуклонно опускался. Хотя в пещерной тюрьме темнота щадила от созерцания опускающегося потолка, но это чувствовалось и без обозримости в этой прессе-давильне. Фирт уже присел на корточки, потом лёг на пол, лихорадочно соображая: зачем же монахи пустили паломников в обитель, если приходится переносить такую психотропную атаку. А, может, именно для этого и пустили? Ведь отсюда никто пока не возвращался живым!

Но, когда Герман действительно был уже готов к самому худшему, когда уже сквозь осипшее горло вырывался сдавленный хрип, потолок вдруг остановился. Более того, он стал возвращаться на своё прежнее место. И тут из уст Фирта вырвались такие рулады рунического немецкого мата, что многие русские позавидовали бы немцу, сочинившему под давлением психики неповторимые матюгальные трели с поминанием Крестителя и его заместителя.

Дверь камеры беззвучно отъехала в сторону. За ней в том же помещении стоял тот же монах с таким же бронзовым потиром. На бесстрастном лице его вдруг засветилась слабая приветливая улыбка. Герман даже не поверил своим глазам. Сначала казалось, тибетские служители неизвестно какого бога вовсе не умеют улыбаться. Но этот монашек снова улыбнулся и протянул немцу потир: