Лик Архистратига

Почувствовав к себе всеобщее внимание, молодуха ещё больше покраснела, что вызвало у хозяина утробный настоящий звериный рык, будто в следующую секунду тот готов был отбросить недоеденного угря и вцепиться хищными зубами в пришедшее своим ходом тело девичье.

— Товарищ Алексей Николаевич! — торжественно начала красавица. — Мы с девочками зачитываемся в школе вашими книгами, нам очень нравится знакомиться с теми мыслями, которыми вы делитесь с нами. Вы действительно наш настоящий великий русский, великий советский писатель, равного которому нет и не может быть во всём мире. Я буду очень вам обязана, если вы сделаете мне дарственную надпись на память в своей книге.

— Ага, будешь обязана, обязательно будешь, — кивнул пришедший в себя писатель. — Давай книгу.

Он протянул руку за принесённым девушкой томиком и ухватил не протянутую ему книгу, а запястье тонкой девичьей руки. Хозяин мигом притянул девушку к себе поближе, заглянул в глаза.

— Ого! А глазёнки-то у нас какие! Красота! — дохнул он свеженьким перегаром. — Ты почему раньше никогда не приходила?

Потом, икнув и сплюнув в сторону застрявший меж зубов кусочек мяса, он обнял девушку одной рукой, а второй полез под ситцевое платье в синий горошек. Та сначала не поняла, да и ощущениям своим боялась поверить, однако мощная писательская лапа забралась уже далеко под подол и девушка взвизгнула. Тут же к ним подскочил её папашка, сбивчиво и непонятливо стараясь что-то объяснить неадекватно ведущему себя писателю.

— Алексей… хм… Николаевич! Вы неправильно поняли! Я ведь… она ведь… я же говорил, она действительно девушка! Нельзя же так!

— Что?! — стеклянные глаза писателя приняли квадратуру круга. — Целка?!

Он несколько мгновений в оцепенении переваривал эту новость. Но стоило девушке чуть зашевелиться и хозяин снова пришёл в себя, притянул её опять, сжал мощной лапой.

— Ты кого ко мне привёл?! — заорал он на лодочника. — А что твой отец, — спросил он девушку уже более спокойно, — твой отец ничего не говорил о дефлорации?

Девушку явно прохватил истерический озноб, и щёки мертвенно побледнели. Она, всё ещё надеясь на что-то хорошее, озабоченно скрестила руки на груди, но внятно ответить ничего не смогла, только беззвучно покачала головой.

— Ага, — констатировал писатель, не выпуская девушки из лап. — Ты даже не удосужился рассказать дочери о дефлорации, кретин! Ведь сама Инесса Арманд, первая леди советского королевства, объявила: Долой стыд! Попробуй сказать, что не слыхал!

— Но ведь первая леди — это Надежда Константиновна, разве не так? — попытался перевести разговор на другую тему лодочник.

— Она только третья или даже вообще никакая, — заорал хозяин. — А вот ты, чтобы не проявлял больше никакой антисоветчины, сам доченьку сделаешь женщиной. Нечего ей носить в себе пережиток прошлого! Ты трахнешь её прямо сейчас и прямо здесь при нас! А мы посмотрим и поможем дельным советом.

Лодочник стоял рядом, то краснея, то, бледнея, но не смея возразить ни слова. Казалось, что желает хозяин, — то здесь непреложный закон и никакому обжалованию не подлежит.

— Но-но, — прикрикнул Алексей Николаевич, потому как девушка, интуитивно почувствовав беду, заверещала и попыталась вырваться. — Ты, детка, не дёргайся. Как сказал, так и будет. И нам радость, и тебе блаженный кайф! Тоже мне, Клара Целкин! Сама потом благодарить будешь.

С этими словами он снова попытался лапать попавшуюся к нему в паутину муху, повозился немного, несмотря на вопли девушки, порвал на груди платье, больно оттолкнул в сторону кинувшегося спасать девочку лодочника и махнул рукой.

— Я тебе сказал, сделаешь дефлорацию доченьке, как любящий папочка! — снова заорал хозяин на поднявшегося с полу лодочника. — Сделаешь сам, если не хочешь, чтобы я доченьку твою по кругу пустил! И хватит перепираться! Приступай! А мы посмотрим!

Зал возбуждённо загудел. Некоторые всё же просто кивали головами или улыбались, предвкушая зрелище не для слабонервных. Видимо подобное представление для здешней публики было не впервой. Иван Кузьмич и раньше слыхал о таких широких загулах, да всё думал, что такого не может быть, потому что быть не может! Происходящее произвело на него такой психологический шок, что Окурок снова как на причале, стоял в сторонке, охваченный мандражем.

Девушка больше не пыталась как-то спастись от грозящего насилия, лишь тихонько поскуливая, пыталась выдернуть руку из барской лапы. Хозяин снова царственно махнул рукой лодочнику, предлагая начать представление, но вдруг что-то произошло.

Алексей Николаевич выпустил руку девушки. Та упала на пол, так и не успев прикрыть обнажившиеся девичьи груди, но продолжала по инерции нервно поскуливать. Её отец был уже рядом. Лодочник сразу же попытался поднять дочь и оттащить от опасного соседства. А писатель, ни с того, ни с сего завопил благим матом. Одновременно с криком он громко испортил воздух. Столовая вмиг наполнилась непроходимой вонью, будто все амброзии мясокомбинатов и очистительных сооружений тут же слетелись в баню-купальню, дабы разбавить и продолжить аппетитную банную попойку.

— В кабинету! В кабинету! — завопил Алексей Николаевич. — Воздуха мне! Воздуха! Я вас всех сволочей!.. — тут же он попытался ударить одного из слуг в висок. Тот успел увернуться, но все уже переполошились.

Два бугая подхватили хозяина подмышки и поволокли куда-то в задние комнаты. Только странное дело, вся простыня у него на заднице была измазана кровью, как будто сам писатель только что лишился девственности, или, на худой конец, у него начались настоящие месячные. А ведь именно такое кровавое насилие он вознамеривался учинить над девушкой. Вот уж точно как в русской пословице: никогда не делай с другими того, чего себе не пожелал бы.

Лужица крови осталась и в деревянном кресле, где он сидел, даже на пол протянулась тонкая кровавая ниточка. Алексей Николаевич где-то ещё громко охал, но в зале все сразу же принялись потихоньку разбредаться. Прямо как крысы с корабля, — подумал Окурок и обратил внимание на лодочника, прикорнувшего рядом и пытавшегося привести дочку в чувство. Та от пережитого полученного психоза просто потеряла сознание.

— На-ка, — протянул Иван Кузьмич лодочнику трёхгранную бутылочку с уксусной эссенцией. — Дай ей понюхать, сразу очухается. И отправляй её отсюда к лешему. Нашёл ты развлечение своему хозяину.

— Я же не знал, что он так, — пытался защититься лодочник. — Она же совсем ещё девочка.

— Ещё как знал, — оборвал мужика Иван Кузьмич. — Ты с ним не первый день и наверняка знал, что от него ожидать можно. Эх, выдрать бы тебя как сидорову козу. А то: я не я и дочка не моя. Чуть сам не согласился при народе девчушку обесчестить. За одно это тебя кастрировать надо!

— Я действительно не подумал, — понуро согласился лодочник. — Знать бы, где упасть, соломки подстелил бы.

Затем Иван Кузьмич вместе с отцом девушки посадили пришедшую в сознание девушку, на лавку и принялись тем же укусом протирать девичьи виски. Это помогло, потому что уже через несколько минут молодуха полностью оклемалась, вырвалась из заботливых ухаживаний мужиков, выскочила на улицу и дала такого стрекача, что ей наверняка могли бы позавидовать самые знаменитые бегуны на длинные и не очень дистанции.

Иван Кузьмич только покачал головой, но больше поучать отца девочки не стал, ни к чему это. Просто где-то в глубине банного дворца опять раздался сдавленный мужской крик, шум каких-то голосов, топот ног и вообще всё банное помещение охватила накатившая волна ужаса.

— Чё это с твоим хозяином? — кивнул Окурок в сторону доносившихся неутихающих мужских воплей.

— То, что этот осколок унитаза заслужил, — скрипнул зубами лодочник. — Он молился вон тому богу.

Лодочник кивнул головой в сторону камина. Окурок глянул в указанном направлении и с ним чуть не случилось то же, что и с писателем. Ещё бы: над камином, на изразцовом дымоходе под портретом чужого в стеклянном пенсне, висела ранее незамеченная деревянная маска с выползшими из-за головы такими же деревянными змеями и с болтающимися на цепочках человеческими черепами. То есть, та самая, против которой Иван Кузьмич устроил военный поход на глазах у реставраторов! На этот раз Окурок разглядел своего противника.