Линия красоты

В самом деле, подумал Ник, высказывания Мориса Типпера о выгодных вложениях, должно быть, куда более известны.

— Он это сказал только потому, что на представлении «Перикла» в саду Вустерского колледжа его до смерти закусали комары.

— А! — Нику вспомнился этот спектакль. Софи играла Марину, Тоби — царя Тирского, а Ник, сидя среди зрителей, не сводил с него глаз.

— Ты слишком жесток к моему бедному папе! — объявила Софи так театрально, словно воображала себя уже на сцене.

Вошла Кэтрин, одетая для выхода: на ней было крошечное платье, усыпанное блестками, поверх него — светло-серый плащ, на ногах — черные чулки и черные туфли на высоких каблуках.

— Я ослеплен! — прикрывая глаза рукой, проговорил Тоби.

— Привет, дорогая! — небрежно поздоровалась Кэтрин с Софи и, чуть пригнувшись, подставила ей щеку для поцелуя.

Софи определенно недолюбливала Кэтрин; та об этом знала и обращалась с ней с той ласково-равнодушной снисходительностью, которой логичнее было бы ожидать от самой Софи.

— Платье у тебя чудесное, — сообщила она.

— О… спасибо. — Софи улыбнулась и захлопала ресницами.

— Куда-то собралась, сестренка? — поинтересовался Тоби.

Кэтрин направилась к столу с напитками.

— Да, выхожу в свет, — ответила она. — Мы с Расселом идем на вечеринку к его друзьям в Стоук-Ньюингтоне.

— Стоук-Ньюингтон… Где бы это могло быть? — проговорил Тоби.

— Известный лондонский район, — отчеканила Кэтрин. — И очень модный, правда, Соф?

— Конечно. Дорогой, ты не мог о нем не слышать! — торопливо поддержала ее Софи.

— Да я шучу, — объяснил Тоби.

Шутил он редко и так, что приходилось объяснять, что это шутка, — должно быть, потому, что никто от него этого не ожидал.

Нику представилась вечеринка — не чопорный прием у Федденов, а настоящая вечеринка, шумная, бестолковая, с банками пива и косячками, передающимися из рук в руки. Вечеринка, на которую он придет с любимым. Что-то вроде студенческих посиделок в Оксфорде, но с одним отличием — все вокруг чернокожие… Такие дома и такие компании Ник до сих пор видел только по телевизору. Отчего-то сжалось сердце, и он остро позавидовал Кэтрин.

— Кстати, о вечеринках, — заметил Тоби. — Надо бы пойти наверх, разыскать мои дискотечные штаны. Ник, ты идешь к Нату?

— А что у него? — спросил Ник.

Новый укол в сердце — еще одна вечеринка, куда он не приглашен, на сей раз у богатого натурала, еще одно место, где он не требуется.

— Да он устраивает дебош в стиле семидесятых… — упавшим голосом объяснил Тоби.

— Нет, меня не пригласили, — гордо ответил Ник.

Ему вспомнилось, как в Хоксвуде они с Натом, обкуренные, сидели рядом на полу, соприкасаясь бедрами.

— А где, в Лондоне?

— Да нет, в том-то и фигня. У него в замке, — ответил Тоби.

— А… Мне кажется, устраивать вечеринки в стиле семидесятых пока рановато, — проговорил Ник. — И вообще, семидесятые были кошмарным временем, не понимаю, кому и зачем хочется туда вернуться?

У него внутри что-то заныло — так хотелось хоть одним глазком увидеть замок Ната.

— Ну, парни из Оксбриджа обожают вспоминать детство, правда, Соф? — заметила Кэтрин, возвращаясь к ним с очень высоким и узким бокалом в руках.

— Я знаю, — мрачно ответила Софи.

— Некоторые всю жизнь так проводят, — продолжала Кэтрин.

Она остановилась у камина, положив руку на бедро, словно готовая пуститься в пляс под звуки неслышимой музыки из далекого будущего, где всей этой ерунды не будет.

Тоби виновато пожал плечами и сказал:

— Будем надеяться, дискотечные штаны никто не выкинул.

Ник готов был воскликнуть: «Это те, пурпурные?» — но вовремя удержался. Он знал эти штаны, как знал все, что хранилось в старой комнате Тоби. Он бывал там тысячу раз, листал его школьный дневник, вдыхал чистый запах мальчишеских плавок, даже примерял те самые пурпурные штаны, которые на длинных ногах Тоби, должно быть, смотрелись очень нелепо. Но он промолчал и только кивнул, проглотив все, что мог бы сказать.

Вошел Джеральд — черная двойка, розовая рубашка, белый воротничок, синий галстук, — великодушной улыбкой показывая, что не ждет от гостей того же качества одежды. При виде Кэтрин — в макинтоше поверх микроскопического платья она выглядела почти голой — он не дрогнул. Вошедший следом Бэджер оказался не столь сдержан.

— Боже, девочка моя! — воскликнул он.

— Ваша крестная, дядя Бэджер, — с наигранной скромностью отвечала Кэтрин.

Бэджер нахмурился:

— Хм… в самом деле. Кажется, я обещал охранять твою нравственность или что-то в этом роде? — И, потирая руки, плотоядно на нее уставился.

— Ну, за охранителя нравственности вас принять сложно. — С этими словами Кэтрин присела на подлокотник и сделала большой глоток.

— Киска, не хватит ли с тебя? — спросил Джеральд.

— Папа, это первый бокал, — ответила Кэтрин.

Ник понимал, о чем беспокоится Джеральд. Чувствовалось, что Кэтрин сегодня настроена воинственно. Бэджер так и пожирал ее глазами, желто-седая прядь, из-за которой он получил свое прозвище, прилипла к потному лбу. Ник вспомнил, Тоби рассказывал ему, что в Африке, где Бэджер служил в молодости, его прозвали не барсуком, а гиеной. Вот и сейчас, подумалось Нику, он, словно пожиратель падали, кружит вокруг Федденов — а они относятся к этому как к милой шутке, ибо ниже их достоинства было бы принимать Бэджера Брогана всерьез.

Уже начали собираться гости, но Кэтрин все не уходила — должно быть, хотела убедиться сама и доказать отцу, что Барри Грум в самом деле не здоровается. Джеральд поспешил подать ему намек — громко сказал:

— Добрый вечер, Барри! — пожал руку и еще прикрыл ее другой рукой, словно опасаясь, что Барри снимется с места и улетит. В результате приветствие вышло чересчур долгим и теплым.

— Что это ты, Джеральд? — подозрительно оглядевшись кругом, поинтересовался Барри.

Джеральд повел его знакомиться с гостями; Барри смотрел кругом надменным и критическим взором — и не здоровался. Увидев Кэтрин, он проговорил:

— A-а, прелестное создание! — и сделал попытку очаровательно улыбнуться.

Кэтрин спросила, где его жена; Барри ответил: паркует машину.

Время от времени Джеральд как бы невзначай поглядывал на Кэтрин: чувствовалось, что его нервирует и присутствие дочери (быть может, в расчете на это Кэтрин и медлила с уходом), и особенно ее плащ. Впрочем, лучше уж плащ, чем неприлично открытое платье под ним… Мордену Липскомбу он представил Кэтрин с явной неохотой. Седовласый старик американец с тяжелым и хищным лицом подал ей руку и улыбнулся чуть насмешливо, словно при встрече с каким-то древним, давно побежденным соблазном.