Линия красоты

Нику представилось, как миссис Чарльз — в начищенных до блеска туфлях и крошечной, словно у стюардессы, черной шляпке — отправляется в свое паломничество: как нервничает в ожидании автобусов, путается в пересадках, и наконец, преодолев все препятствия, поднимается по высоким ступеням в прохладную громаду церкви, которую он, по иронии судьбы, привык считать своим владением — владением эстета и искусствоведа, а не каких-то там простецов верующих…

— Или, может быть, вместе с вами съездим… а? — обратилась она к Нику, почему-то робея назвать его по имени.

— С большим удовольствием, — быстро ответил Ник.

— Вместе поедем и осмотрим там все вдоль и поперек, — заключила миссис Чарльз.

— Замечательно! — откликнулся Ник — и прочел во взгляде Лео нескрываемую иронию.

— Знаете, — заговорила миссис Чарльз, склонив голову набок, — говорят, во всех старинных картинах, если присмотреться, есть что-то такое особенное, вроде ребуса, что ли.

— Да, часто такое бывает, — ответил Ник.

— А знаете, что особенного в этой? — В голосе миссис Чарльз слышалось: «Ни за что не догадаешься!»

Ник задумался. На его взгляд, некоторую загадку на полотне представляла фигура коленопреклоненной Девы Марии: судя по повороту головы, она смотрела на тень, предвосхищающую распятие, однако лицо ее оставалось невидимым для зрителя. Интересно, что сказал бы об этом Генри Джеймс?

— Ну, детали прорисованы потрясающе — посмотрите на эти деревянные козлы, они как настоящие, все так точно…

— Нет-нет! — торжествующе покачала головой миссис Чарльз. — Посмотрите, как стоит Господь Иисус! Его тень на стене — это же точь-в-точь образ его самого на кресте!

— Э-э… — сказал Ник, — да, в самом деле… но ведь и картина называется…

— И знаете, о чем это нам говорит? О том, что распятие и воскресение Господа Иисуса были заранее предсказаны!

— Да, пожалуй, картина в самом деле иллюстрирует эту мысль, — совершенно убитым голосом пробормотал Ник.

Лео, подмигнув, сменил тему.

— А мне нравится, как он на картине потягивается, — сказал он и, поднявшись из-за стола, раскинул руки и склонил голову набок, точь-в-точь как Господь Иисус на картине — с той лишь разницей, что у Иисуса не было в руке чайной ложки.

Розмари наблюдала за ним с тем тайным удовлетворением, с каким примерные дети любуются шалостями озорных братьев. Однако вслух сказала:

— Бр-р, у меня мурашки по коже, когда ты так делаешь.

Лео широко улыбнулся в ответ, и тень его на стене, изображавшая в сгущающихся сумерках знак креста, растянулась, задрожала и распалась на множество мелких теней.

После ужина Лео проверил мотоцикл, и почти сразу они оказались на улице. Ник покинул дом Чарльзов с облегчением, хоть и немного смущенный, — он вылетел вслед за Лео, словно за собакой на поводке. Но миссис Чарльз, кажется, не возражала. «А, уже уходите!» — сказала она так, словно для нее самой это было в радость. Или, быть может, думал Ник, спеша следом за Лео, она почувствовала, что ему с ней неудобно и неловко, и ее безмятежное прощание — лишь удачная попытка замаскировать недовольство… Право, в голосе у нее прозвучало что-то такое, как будто она на него обижена… А ведь он и в самом деле разговаривал с ней снисходительно, и она, должно быть, это заметила… Все эти мысли мгновенно пронеслись у него в голове, и Ник почувствовал, что миссис Чарльз становится ему неприятна.

Лео шагал быстро и целеустремленно, словно уже выбрал, куда идти, и молчал. Ник не понимал, что с ним — огорчен он, раздражен, обижен, готов защищаться… однако ясно было, что все эти эмоции, поочередно или вместе, могут вспыхнуть от одного неловкого слова и лучше помолчать и дать Лео успокоиться, чем сердить его неуклюжими попытками угадать его чувства. Впрочем, собственная мудрость Ника не слишком успокаивала. Солнце уже село, и в тонком холодном ветерке, и в темном кобальте высокого неба — везде чувствовалось неопровержимое присутствие осени. За этот месяц совместные вечерние прогулки, втроем с мотоциклом, приобрели для Ника особый романтический колорит.

Опасаясь, что Лео воспримет его молчание как неодобрение, он догнал его, обнял сзади и сказал:

— Спасибо тебе, милый.

— За что это? — фыркнул Лео.

— За то, что пригласил меня к себе домой. Познакомил со своей семьей. Для меня это важно. — Произнеся эти слова, он в самом деле ощутил, что очень тронут.

— Ну вот ты и узнал, как я живу, — неопределенно проговорил Лео.

Он остановился у перехода и, прищурившись, совсем как миссис Чарльз, взглянул на дорогу. Мимо пронесся автомобиль, затем другой — и снова все стихло.

— Они… замечательные, — сказал Ник.

Сказал из одной любезности — но тут же почувствовал, что слово это в тишине, под размытым мокрым светом уличных фонарей, прозвучало куда осмысленнее, чем предполагалось. Да, Чарльзы замечательны — особенно для него и особенно по сравнению с Федденами.

Лео удивленно моргнул, затем, усмехнувшись, ответил:

— Ну, если ты так говоришь… милый. — В первый раз он назвал Ника «милым», но сейчас в этом слове чувствовался двусмысленный привкус.

У Ника были на этот вечер собственные большие планы, но сейчас он решил, что лучше предоставить выбор Лео: в результате они отправились обратно в Ноттинг-Хилл, в кинотеатр «Гейт» на сеанс семь пятнадцать, «Лицо со шрамом». Фильм только что вышел на экраны, но Лео знал о нем все, не исключая и необычайной продолжительности — сто семьдесят минут! Три часа близости в темном кинозале, мысленно добавлял Ник. Три часа — прильнув друг к другу распаленными телами. А Лео все болтал о том, какой замечательный актер Аль Пачино, говорил о нем почти со страстью — Ник этого не понимал, Пачино определенно не принадлежал к числу его кумиров. В последнем номере «Тайм аут» было интервью с ним, которое Лео, очевидно, внимательно прочел. Вообще все, что он говорил сейчас о фильме, было почти буквально почерпнуто из журнальных обзоров. Но Ник понимал, что к своему увлечению кино Лео относится серьезно и ревниво — особенно на фоне познаний самого Ника в литературе, музыке и живописи — поэтому не стал спорить и ответил:

— Нет, он, конечно, гений, — сознательно подобрав слово, несущее для них обоих равно огромный и расплывчатый смысл.

Подъехал автобус. Ник вошел, сел и стал смотреть в окно, в спину Лео: тот целую вечность возился со своим мотоциклом, наконец запрыгнул в седло и помчался по залитой вечерним светом улице. Когда автобус остановился на следующей остановке и мотоцикл стал его обгонять, Лео приподнялся на сиденье и обернулся, чтобы взглянуть на Ника: секунду он, казалось, парил в воздухе, затем подмигнул, снова согнулся в седле и пронесся мимо. Ник в ярко освещенном салоне улыбнулся в ответ, поднял руку, хотел ему помахать — и тут же опустил, спиной ощутив любопытные и, быть может, подозрительные взгляды других пассажиров.