Линия красоты

— Правда, начинает лысеть, но это лишь добавляет ему обаяния.

Подумав немного, Саймон сказал:

— Опять ты цитируешь этого… своего…

— В смысле? — чуть обиженно уточнил Ник.

— Ну вот… лысеет, но это… как бишь ты сказал?

— Я не помню, что я сказал. «Начинает лысеть, но это лишь добавляет ему обаяния».

Ховард откинулся на стуле, понимающе кивнул и спросил:

— А борода есть?

— Никакой бороды, — ответил Ник. — Щеки и подбородок явно знакомы с тонким холодком утренней стали.

Все довольно засмеялись. Ник любил вставлять в свои рассказы в самых неожиданных местах цитаты из Генри Джеймса: парни очень радовались, тщетно старались их запомнить, просили Ника повторять снова и снова — им всем нравилась эта игра.

— А это откуда?

— Про утреннюю сталь? Из «Крика отчаяния», романа Генри Джеймса, о котором никто не слышал.

Парни приняли эту информацию философски: вряд ли они что-то слышали хоть об одном из романов Генри Джеймса. Ник чувствовал, что профанирует Мастера, но не мог удержаться: он был влюблен в своего писателя, влюблен в его ритмы, иронию, во все его особенности и даже промахи — быть может, в промахи более всего.

— У этого твоего Генри Джеймса, похоже, за что ни возьмись, все прекрасное и замечательное, — нахмурившись, заметил Саймон.

— Прекрасное, великолепное… удивительное. Нет, скорее, так говорят друг о друге его персонажи, особенно дурные люди. Знаете, в последних его книгах герои становятся все более отвратительны — в моральном плане — и в то же время все больше рассуждают о красоте.

— Ясно… — сказал Саймон.

— Чем они порочнее, тем больше красоты видят друг в друге.

— Интересно, — сухо сказал Ховард.

— В его пьесе «Высокая цена», — продолжал Ник, победно оглядывая свою маленькую аудиторию, — есть удивительный момент, когда один из героев спрашивает дворецкого в деревенском доме: «Кому вы так прекрасно служите?»

Саймон кашлянул, оглянулся, проверяя, не слышит ли Мелани, и сказал:

— Ну ладно, а теперь расскажи, какой у этого Рики был хрен?

Да, этот предмет, несомненно, заслуживал подробного описания, и на миг Ник задумался: что сказал бы о нем Генри Джеймс? Какие же страницы комплиментов этот человек, умевший находить красоту даже в самых ничтожных и безобразных предметах, посвятил бы мощным восьми дюймам Рики?

— Ну… — сказал Ник. — Должен вам сказать, размер у него был не маленький.

Саймон задрал голову и выразительно закатил глаза: воображение его работало на полном ходу. А Ник продолжал болтать, мешая секс с литературными цитатами, ловко уходя от правды и наслаждаясь этим. В этом, пожалуй, и была главная прелесть таких разговоров — да и сам воздух в «Линии S», казалось, был пропитан ароматом незаданных вопросов и искусного ухода от ответов.

Свою официальную роль в жизни Уани сам Ник в точности определить не мог и понял ее, лишь неожиданно получив приглашение на воскресный обед на Лаундс-сквер. Накануне он до трех ночи протанцевал в «Хевен» и еще боролся с резиновой маской на лице, дрожащими ногами и прочими симптомами тяжелого похмелья, когда Бертран Уради крепко пожал ему руку и сказал:

— А, так это вы — тот самый приятель-эстет!

— Да, это я! — ответил Ник, как можно тверже сжимая его руку в ответ и соображая про себя, что, наверное, и эстетом быть в глазах Бертрана не так уж плохо, если этот эстет — приятель его обожаемого сына.

Бертран басовито хохотнул.

— Что ж, эстету в нашем доме самое место! — проговорил он и, повернувшись на шахматном мраморном полу, широким жестом обвел сияющие полотна и торшеры в стиле ампир, напоминающие какие-то сложные капканы — видимо, желая показать, что и ему, простому торговцу, тоже не чужд хороший вкус.

Ник последовал за ним, морщась от вездесущего блеска полировки. В этом доме ему не хотелось смотреть ни на что… кроме одного.

— Одну минуточку, сейчас я к вам присоединюсь, — объявил Бертран.

Ник так плохо соображал, что пошел было за ним в уборную — но маленькая смуглая служанка, открывшая ему дверь, с легким поклоном повела его наверх, и Ник, досадуя на собственную глупость, последовал за ней. Значит, думал он, Уани называет его эстетом. Значит, вот как он объяснил родителям…

Служанка провела его в розово-золотую мешанину кабинета.

— А, Ник… — сказал Уани, словно старик, припоминающий старого знакомого, и подошел, чтобы пожать ему руку. — Мартина давно о тебе спрашивала… — (Мартина сидела на диване: Ник подошел, поклонился, пожал руку и ей), — и познакомься, это моя мать.

Комната отражалась в огромном зеркале над камином: зеркало висело чуть под углом, отчего кабинет виделся в нем словно издалека. Чувствуя, что улыбка словно приклеилась к лицу, Ник неосторожно покосился на свое отражение — и тут же отвернулся. Моник Уради сообщила ему, что была на мессе в Вестминстерском соборе и только что вернулась, но, кажется, не расположена была поддерживать дальнейшую беседу.

— А это дядя Эмиль и мой кузен, малыш Антуан, — представил Уани, и только тут Ник заметил, что за спиной у него стоят еще двое.

Ник пожал руку дяде Эмилю: тот кашлянул и сказал: «Enchante» [6] , и Ник тоже сказал: «Enchante». Обменялся он рукопожатием и с маленьким кузеном Уани; тот стоял, положив руку на голову малыша, а мальчик смотрел на него с нескрываемым обожанием. Какой милый мальчик, подумал Ник; и ведь знать не знает, что такое похмелье… от этой мысли у него даже слезы на глаза навернулись.

6

Очень рад (фр.).

Еще в такси он принял решение пить только воду, однако, когда вошел Бертран и объявил: «А вот и напитки!» — взгляд Ника сам собой приклеился к «кровавой Мэри». Бертран величественным жестом указал на поднос с напитками на столике в дальнем конце кабинета, и тут же явился пожилой человек в черном костюме и с серебряным подносом и взялся за дело. Ник, еле живой от слабости, наблюдал за ними с полубредовым изумлением. Вот оно как, тупо думал он, стоит Бертрану махнуть рукой — и все, чего он хочет, исполняется, словно по волшебству… вот оно как.

А ему, пожалуй, лучше всего пристроиться вон в том уютном уголке дивана и подремать под плавные волны семейной беседы… У открытых окон колыхались легкие белые занавески. На балконе стояли два кипариса в огромных вазонах, а за ними открывался необъятный пейзаж. Туда, за окно, и уплыли сонные мысли Ника.

У малыша Антуана был автомобильчик с дистанционным пультом управления, красный «Феррари» с торчащей вверх антенной, и Уани подначивал мальчика направлять автомобиль в ножки столов и кресел в стиле Людовика Пятнадцатого. Ник наклонился вперед, смотрел, как беспорядочно носится по комнате маленький «Феррари», и даже поощрял его притворным оханьем, когда тот стукался о ножку стола или застревал под бюро. Он делал вид, что тоже увлечен игрой, но двое мальчишек — большой и маленький — его не замечали. Вот Уани выхватил у кузена пульт управления и сам начал устраивать столкновения на полной скорости. Бертран, стоя у окна, разговаривал с дядей Эмилем, и по тому, как пару раз твердело его лицо, Ник догадался, что дяде Эмилю этот разговор не совсем приятен. В зеркале над камином он видел их всех с удобного угла, словно актеров на сцене.