Линия красоты

Надеясь сбить отца с мысли, Ник промычал что-то нечленораздельное и пустил по кругу тарелку с фаршированными оливками.

— Большое спасибо, — сказал Джеральд.

— Поверьте, работать в старых особняках — одно удовольствие, — продолжал Дон. — Даже если там малость запущено. — Обведя компанию потеплевшим взглядом, он продолжал: — У нас здесь таких домов много. Ник, должно быть, уже устал об этом слушать, но среди моих постоянных клиентов — два графа, один виконт, один барон и два баронета!

— Вот это список! — сказал Джеральд. — Может, нам удастся и герцога для вас подыскать?

— Антикварной мебели в этих домах множество, и прекрасной, — сгорая от стыда, быстро заговорил Ник. — Хозяева ее веками собирали.

— Понимаю, понимаю… — очень серьезно проговорил Джеральд и, значительно подняв брови, уставился в пустой бокал.

— Ник говорит, — сказал Дон, — что и у вас в лондонском доме есть премиленькие вещички.

— Гм…

— Французская работа, должно быть?

— Да, французской работы у нас в доме немало, — важно отвечал Джеральд, понятия не имевший, откуда происходила мебель в его лондонском особняке.

— И картины очень хороши.

Джеральд бросил на него взгляд, полный благоволения, смешанного с легким нетерпением и даже презрением — последнее, быть может, только показалось Нику, который болел за обе стороны и чувствовал себя так, словно присутствовал при споре двух половин своего «я».

— Знаете, вам обязательно надо как-нибудь приехать к нам в гости — правда, Ник? Или, может быть, лучше просто пожить у нас, пока нас не будет? Приезжайте, пока мы во Франции, и будьте как дома. Сможете осмотреть весь дом — вы ведь в этом разбираетесь — и потом расскажете нам, где у нас что.

— Как мило с вашей стороны, — мечтательно улыбаясь, проговорил Дон.

— О, я, право, не знаю… — встрепенулась Дот: ее извечный страх перед нарушением заведенных порядков распространялся и на собственную жизнь. — Нет-нет, разумеется, мы очень благодарны, но…

И, прикусив губу, в замешательстве покосилась на Дона. Ник часто стыдился ее ограниченности, однако между ними существовала близость, возможная лишь между матерью и единственным ребенком, и он без труда угадывал ход ее мыслей. Поехать в Кенсингтон-Парк-Гарденс, жить в чужом богатом доме, гулять по Лондону — все это, конечно, очень любопытно; но от этого мир, в котором живет Ник, щедрый, снисходительный мир винных погребов, экономок, едва говорящих по-английски, и случайных звонков министра внутренних дел (Ник рассказывал, иногда бывает и такое), приобретет четкие и незабываемые очертания. Поток новых знаний обрушится на нее — а Дот не лукавила, повторяя иногда, что предпочла бы ничего нового не узнавать.

— Ну, вы все же подумайте, — сказал Джеральд, и родители Ника заулыбались в ответ и забормотали слова благодарности; Ник понял, что ни тот, ни другие никогда больше об этом не заговорят.

Выехав на городскую площадь, он замедлил ход перед вывеской «АНТИКВАРИАТ Д. Н. ГЕСТА» и, протянув руку, сказал:

— Вот наш магазин! — как будто показывал Дворец дожей или еще какое-нибудь знаменитое строение.

— Великолепно! — откликнулся Джеральд.

Ник едва взглянул в сторону магазина, однако ясно ощущал его присутствие — словно сюрприз, подготовленный для человека, не способного оценить его так глубоко и тонко, как он сам. Эта сторона площади была уже в тени, но противоположная, с выбеленным фасадом отеля «Корона», еще ярко освещена солнцем. Над крышами — безоблачное небо, все магазины закрыты: пустынность воскресного вечера в маленьком городке. Впрочем, не совсем пустынность: по площади прогуливаются отдыхающие, любопытно заглядывая в витрины опустевших магазинов, а под арками ратуши тусуются, как здесь говорят, «обалдуи», то бишь местная молодежь. Ратуша из стекла и камня, с высокой аркадой — жемчужина города, и до сих пор, против всякой очевидности, горожане приписывают ее создание Кристоферу Рену. Ник в детстве гордился ратушей, рисовал в тетрадках ее планы: в личном архитектурном раю двенадцатилетнего Ника она стояла рядом с Тадж-Махалом и зданием парламента в Оттаве. Узнав, что ее построил не Рен, Ник испытал разочарование, стыд и в то же время странное возбуждение — словно при прощании с детством и вступлении во взрослую жизнь. Теперь он мчался мимо ратуши, местные парни смотрели ему вслед, и Ник впивал сладость триумфального возвращения в родной город на шикарной алой «Мазде», за которой словно струились невидимым шлейфом видения секса, наркотиков, дружбы с сильными мира сего и отвязных лондонских развлечений. Местные «обалдуи» смотрели даже без зависти — с бескорыстным восхищением, настолько «Мазда» превосходила самые смелые их мечты. Перед входом в «Корону» Ник остановился, и Джеральд выпрыгнул из машины, приглаживая волосы, лощеный и самодовольный, но все же, кажется, самую чуточку смущенный оттого, что ехал на такой машине с молодым геем. У дверей уже ждала его Пенни, строгая и деловитая, с вечным румянцем и официальной улыбкой, и Джеральд поспешил ей навстречу.

— Приятного вам вечера! — крикнул Ник и двинулся в обратный путь, думая о том, с каким удовольствием остался бы с ними.

Он припарковался в середине стоянки, где по четвергам открывалась ярмарка, и заглушил мотор. Пора было ехать домой, на ужин — поминки по приему Джеральда. Начнутся новые расспросы, полные тревог и скрытых подозрений: теперь, когда Джеральда нет рядом, старики ощутят к нему недоверие — при всей их робости и благовоспитанности слух у них острый, и к неискренности они более чувствительны, чем признаются самим себе; они, конечно, заметили, что Джеральд не задал ни одного вопроса о них самих, и лондонская жизнь Ника сделалась в их глазах еще более шаткой и ненадежной. Он обвел взглядом площадь — закрытые двери, темные провалы витрин, все пустынно и как-то драматично. Вывеска «Антиквариат Д. Н. Геста» напомнила о тех чувствах, которые он испытывал прежде при мысли о собственном имени над дверью магазина: гордился — в школьном детстве, стыдился — в Оксфорде. Сзади прошла компания молодых людей: Ник следил за ними в зеркало заднего обзора, в котором все виделось как будто из дальней дали. Где-то вдалеке прогрохотала по мостовой отфутболенная кем-то консервная банка. Что, если бы я остался здесь? — подумал он. И на миг вообразил себе возможную жизнь в Барвике. Конечно, и здесь есть культурные люди, люди с книгами и грампластинками: когда он старался себе их представить, все они оказывались похожи на мистера Левертона, учителя из барвикской начальной школы. Есть один-два школьных приятеля, с которыми он мог бы сохранить дружбу. Если верить статистике, за закрытыми дверями лавчонок и непроницаемыми окнами верхних этажей здесь должны скрываться пятьсот или шестьсот гомосексуалов. И, быть может, мужской туалет в Эбботс-Филде стал бы для него притягательным магнитом, безобразным и неотразимым символом…

Через дорогу, озаренные вечерним солнцем, горожане спешили в «Корону» на банкет, женщины — в длинных платьях, с тщательно уложенными прическами, мужчины в пиджаках: здоровались, осторожно хлопая друг друга по плечам и пропуская вперед, неуклюже чмокали друг друга в щечку (только женщины, разумеется); все с нетерпением ждали возможности послушать своего депутата, однако восторг их умерялся сознанием, что все они консерваторы и, следовательно, должны держаться с достоинством. Черт возьми, а это кто? Гэри Картер собственной персоной, в короткой джинсовой куртке и туго облегающих новеньких джинсах, с этой своей умопомрачительной стрижкой, торопится через площадь навстречу приятелю; кажется, он знает о своей красоте и гордится ею, кажется, даже немного выставляет себя напоказ — с той невинностью, какая возможна только у безнадежно гетеросексуального парня в маленьком провинциальном городке. Хотя девушкам тоже нравятся крепкие ягодицы парней — что, на взгляд Ника, свидетельствует об их хорошем вкусе, хоть он и никогда не мог понять, что нужно девушкам от мужских ягодиц. Гэри прошел мимо рыночного здания и завернул за угол. Пора домой: Ник чувствовал, Линнелс ждет его, в своей сонной невинности даже не подозревая, от чего его отрывает… Но тут Ник встряхнулся, высвобождаясь из-под власти ребяческих провинциальных фантазий. Так или иначе, останься он здесь, вся его долгая юность, на площади перед ратушей, в янтарных лучах заходящего солнца, полная скуки и неудовлетворенной похоти, прошла бы в мечтах о чудесном Лондоне — и рано или поздно он бы покинул этот город. Еще Ник подумал, что можно поехать следом за Гэри, чтобы еще раз его увидеть — но лучше будет сохранить его образ в памяти и вернуться к нему позже. Он завел машину и, выбираясь задним ходом со стоянки, вдруг заметил на заднем сиденье папку с речью Джеральда.

Пенни, разумеется, заготовила для него второй экземпляр — но очень вероятно, что в этом экземпляре нет вписанных чернилами шуток и вставных замечаний (для уверенного в себе оратора Джеральд делал в текстах слишком уж много пометок), и на полях первой страницы едва ли написаны красными чернилами имена «Арчи» и «Вероника». Значит, надо найти Пенни и передать папку Джеральду. Гости, должно быть, уже сели за стол: Ник представил себе один из старомодно-мрачных «номеров», где проходили бизнес-конференции средней руки и заседания местного Ротари-клуба. На Нике мятые льняные брюки и рубашка с коротким рукавом: но он может влететь в зал, прикинувшись «обслуживающим персоналом», сунуть Пенни в руки папку и быстро и незаметно смыться прежде, чем у барвикских консерваторов зародятся подозрения.

В переполненном холле он был еще водителем, гонцом, и если кто-то из присутствующих — члены самодеятельного театра, те, кто лечил ему зубы или шил школьный выходной костюм, — его и узнали, то виду не подали. Будь он снобом, испытал бы облегчение. Он спросил у портье, где Джеральд, и девушка за конторкой ответила, что он, кажется, на автостоянке на заднем дворе, вышел подышать воздухом. Ник выскользнул из холла и помчался по длинному коридору, ведущему через все здание и изгибавшемуся не только в стороны, но и вверх и вниз. По стенам на фоне кирпичных обоев красовались охотничьи сцены и старинные карты графства: пол был покрыт мрачного вида багрово-красным ковром. Навстречу Нику шли пары с натянутыми сияющими улыбками, шепотом подбадривая друг друга: все в порядке, машина заперта, волосы лежат как надо, таблетки — в кармане пиджака. Им, кажется, нравился унылый псевдоисторический вид этого коридора, доносящиеся из приоткрытых дверей запахи пива и жарящейся баранины. А вот и Джеральд — в самом конце коридора, оглядывается по сторонам, словно задумал побег. Истекают последние минуты его реальной жизни. Окликать его Ник не стал — между ними были люди, — просто ускорил шаг, однако Джеральда не догнал: тот отворил дверь и исчез.