Лирик против вермахта

Да, все он прекрасно понимал. И то, что в любом случае нужно было заводской коллектив «чистить». И что, оба Сажина, наверняка, рано или поздно присели бы по уголовке, а может бы и под вышку попали. И что, для страны в конце концов старается, а не для себя родного. Только на душе все равно какой-то червячок шевелился и елозил, заставляя метаться из угла в угол.

— Это ведь на фронте все ясно и понятно. Этот в кителе мышиного цвета, значит, в него стреляй, а этого в зеленой гимнастерке не трогай. А здесь свои, да вдобавок зеленые пацаны. В башке у них просто дурь одна… Эх, мне бы времени побольше, я бы тут развернулся, как следует. Из их голов всю воровскую романтику одним махом вывел бы…

Под эти мысли плеснул еще раз на два пальца. Опрокинул стакан и снова сморщился, словно лимон надкусил.

— Они же на зоне совсем испоганятся. Чертова школа жизни… А сколько еще таких оболтусов есть и будет, особенно после войны?! Тысячи, десятки тысяч гавриков, оставшись сиротами и бездомными, станут ворьем, душегубами, фальшивомонетчиками, насильниками и всякой другой шелупонью… И оденут теперь этих двоих в телогрейку и ушаночку, и затянут они «Владимирский централ»…

Третья рюмка, особенно после толком не закушенной второй, сработала убийственно, ударив точно в цель. У Мишки вдруг ноги отнялись, когда он попробовал встать и дотянуться до фляжки с водой.

— Эх, ушаночку на голову…

И так живо представил, как братья Сажины горюют в, продуваемой северными ветрами, теплушке, что неожиданно затянул песню «Ушаночка». Душевная песня, из всего будущего шансона ему особенно нравилась, а потому и запомнилась.

— Бегут, стучат…

Бегут колесики гуськом.

Спешат, хотят

Пугнуть мальчишечку Сибирским холодком.

А я ушаночку поглубже натяну

И в сове прошлое с тоскою загляну.

Слезу смахну,

Тайком тихонечко вздохну.

Тайком тихонечко вздохну…

Хорошо получалось, по-человечески. Обожжённое водкой горло, словно специально выдавало душевную хрипотцу.

— … Бегут деньги,

Бегут неведом куда,

Зовут меня,

Туда, где в дымке зеленеют города…

Настроение стало совсем ни к черту. Все в душе горело, болело. От водки становилось лишь хуже.

— А что дальше, Мишаня? На Севера этих отправил, за ними — других? А ведь сколько еще таких радетелей за все хорошее…

Из души уже рвалась другая песня про загубленную в лагерях молодость, про горе оставшейся в одиночестве материи, про страшную правду жизни.

— Случай на севере был в отдаленном районе,

Срок в лагерях отбывал паренек молодой,

Всюду по зоне звучал его голос чудесный,

Все уважали и дали кликуху Седой, — с переливами выводил Мишка слова одну из тех песен, что через много лет напишет обычный симферопольский паренек Виктор Петлюра.

— Как-то приходит к Седому письмо заказное

Пишет Седому на зону родимая мать,

'Я заболела о горе какое сыночек

И не хотелось, не видя тебя умирать…

Но на последнем куплете паренек неожиданно громко икнул, осоловело обвел глазами свою комнатку и брякнул лицом о стол. Отрубился. Слишком уж гремучей смесью оказались эмоциональные переживания сегодняшнего дня и сорокаградусный напиток.

* * *

Когда молчание за дверью затянулась, две темные фигуры отделились от стены коридора и осторожно заглянули внутрь кабинета.

— Товарищ капитан, спит, кажется, — в свете лампочки стали видны лейтенантские лычки одного из вошедших. Капитан стоял позади. — Точно спит.

— Неудивительно, почти бутылку в одиночку уговорил, — хмыкнул капитан. — Давай-ка, его на диван перенесем, а то утром все ныть будет. Потом печкой займись, чтобы не замерз.

Лейтенант, крепкий малый, шустро накидал в чугунную «буржуйку» небольших поленьев, которые сразу же охватил огонь. Вскоре, в комнате потеплело.

— Товарищ капитан, душевные песни, — тот молча кивнул. По лицу было видно, что тоже понравились. Вроде и «блатные» песни, а за душу хорошо брали. — Я такого ни разу не слышал. Вот почти все даже записал, — лейтенант показал небольшую записную книжку. — Он сидел что ли? Мал вроде еще для этого дела. Надо будет спро…

Начальник неожиданно шагнул прямо к нему, оказавшись в непосредственной близости. Схватил за ворот шинели и встряхнул, как следует.

— Лейтенант, забыл, кого охраняем? Совсем без мозгов? Какие к черту вопросы? — едва сдерживаясь, прошипел капитан в лицо подчиненному. — Замолкни. На Чукотку захотел, медведей пасти?

Подчиненный сильно побледнел. Похоже, угроза стать медвежьим пастухом была совсем не фигурой речи, а реальным наказанием.

— Блокнот, живо! — в руки главного тут же перекочевала серая книжечка, провожаемая жадными глазами лейтенанта. — И если я только услышу где-то эту песню, то пеняй на себя… На выход!

Сам же капитан еще некоторое время оставался в комнате. Быстро прибрал остатки продуктов, пустую бутылку снова спрятал в шкаф. Даже тряпочкой протер стол. Не нужно, чтобы кто-то, зайдя в кабинет утром, застал бы здесь бардак. Их подопечный сейчас был не просто заводским секретарем первичной комсомольской организации, а большой фигурой, без преувеличения символом советской молодёжи.

— Символ… — задумчиво повторил капитан, вспоминая указания своего начальства про Старинова. Парнишку готовили для очень серьезных дел, и поэтому с него не должен был ни один волос упасть. — А голова-то у тебя, паря, завтра сильно гудеть будет. С непривычки-то, волком выть станешь…

* * *

Однако все случилось строго наоборот. Молодой возраст, крепкий организм и хорошая закуска сделали свое дело, как нельзя лучше. Старинов встал с утра, как молодой огурчик: немного зеленый, в пупырышках от озноба, но абсолютно свежий. Словом, ночная попойка только на пользу пошла — и организму, и психике. Словно морской волной смыло с души все переживания, никому не нужные размышления. Проснулся, энергия через край брызжет, мыслей в голове куча, хоть ведром черпай.

— … Так, пряник с кнутом попробовали. Получилось, честно говоря, так себе. Толком болото и не расшевелилось.

В голове у него появилась одна мыслишка, точнее даже не мыслишка, а намек на нее. Осталось только ее раскрутить, как следует.

— Надо… Надо не кустарщиной воевать, а… — и тут в голове просветлело. Кажется, нащупал то, что ему было нужно. — Наукой… Конечно, придется тряхнуть стариной. Вспомнить кое-что из бурной молодости.

Ведь, Мишка Старинов в той жизни не только стихоплетством занимался и в шоу-бизнесе промышлял. В непростые девяностые пришлось пару лет подвязаться в одной конторе, занимавшейся оценкой условия труда и аттестацией рабочих мест. Вот там и нахватался разного, чего сейчас может и пригодиться.

— … Брак на производстве… Хм, причин много… Неквалифицированный персонал, устаревший станочный парк, это понятно… Еще, дай Бог памяти, — вспоминал он то, чем занимался много-много лет назад. — Правильная организация труда, системный подход… Надо все еще раз внимательно осмотреть на месте, и тогда станет ясно.

С этой мыслью Мишка рванул по цехам. По пути прихватил директора, и, вцепившись в его рукав, начал таскать от одного станка к другому.

— А кто на этих работах задействован? Почему эти? Не нашлось других? Какие процессы самые важные в цепочке? Как сырьё по цехам развозите? По-другому пробовали?