Лисёнок для депутата

Не знаю, куда идти и где взять силы, чтобы сделать хотя бы шаг. Где-то там, наверху, в этом здании лежит Витя и нуждается в моей поддержке. Но эти люди почему-то не понимают очевидного и не пускают меня к нему. Почему? Что я им сделала?

Отгораживаюсь от мира ладонями — кажется, так удастся хоть немного сохранить лицо и сдержать стремительно утекающий из меня воздух. Даже тогда, на автобусной остановке, когда осталась без документов, денег и телефона, было не так плохо и страшно. Потому что сейчас вместо опоры — зыбучие пески, грозящие безвозвратно засосать в себя, не давая ни малейшего шанса удержаться на поверхности…

Сколько я так стою? Не знаю. Время будто вообще перестаёт существовать, а меня выбрасывает в параллельную реальность. Без входа и выхода.

Кто-то аккуратно касается моего локтя. Неохотно отодвигаю ладонь от глаза, и вижу того охранника, который первым кинулся спасать меня от журналистов.

— Вам разрешили пройти. Идёмте, я провожу.

Двигаюсь машинально, всё ещё не веря в свою удачу. Поднимаемся на лифте. Я настороже, веры в доброту и человечность больше нет. Стоит дверям разъехаться, а мне — сделать шаг на этаж, как на меня налетает женщина. Вернее, таковой её можно назвать лишь с большой натяжкой, скорее — разъярённая фурия.

— Какого чёрта ты сюда припёрлась? Тебе же сказали не лезть! Что за концерт ты устроила внизу? Стать звездой жёлтой прессы решила? Да мы тебе за это такой штраф влепим, что ты ни копейки не получишь по контракту, ещё и должна окажешься!

Витину сестру я, конечно, сразу узнаю, хоть виделись мы с ней лишь однажды — на нашей свадьбе. Она замужем за иностранцем, живёт за границей, сюда приезжает крайне редко по особым случаям. Сейчас как раз именно такой.

Её лицо искажено яростью, она шипит на меня, разбрызгивая слюну и не особо заботясь о том, как выглядит в этот момент со стороны. Конечно, сейчас её никто не фотографирует и не снимает на видео, можно быть собой и без стеснения демонстрировать свою сущность. Вернее, вместо буквы «щ» в этом слове должна быть «ч», так куда правильнее и объективнее.

— Даже не надейся, что ты или твой выродок сможете претендовать на какое-то наследство! Я видела ваш контракт, там чётко написано, что тебе не достанется ни-че-го! Так что не разыгрывай тут скорбную вдову, тебе это ровным счётом ничего не даст. Уматывай отсюда и пакуй барахло!

Вдову? Наследство? Что? Нет! Этого не может быть!

— Елизавета, всё, достаточно. Дай ей пройти, раз уж пришла.

Свекровь, как обычно, говорит строгим, немного механическим голосом. Железная леди… Я бы тоже хотела быть такой, уметь так себя держать. Боже, если Лиза сказала правду, то как Диана Александровна вообще ещё жива и так спокойна? Или её накачали какими-то препаратами?

— Пойдём, Олеся.

Не глядя на меня, свекровь поворачивается и делает несколько десятков шагов по коридору, а затем останавливается возле одной из дверей. Плетусь за ней. Ноги всё глубже проваливаются в зыбучий песок. Кажется, чувствую его уже даже во рту. Ещё несколько метров, и засосёт окончательно. Мне не выбраться.

Когда ступаю в палату, то в первый момент ничего не вижу — будто песок добрался до глаз. Откуда-то издали слышу равномерный писк приборов и механический голос свекрови:

— Он всё ещё не пришёл в себя.

Приходится приложить усилия, чтобы разлепить глаза, очистить их от песка и оглядеться.

Витя лежит на высокой кровати, весь обвит трубками, как будто спит. Но узнать в этом мужчине моего жизнерадостного красавца-мужа очень трудно. Он белый как мел. Кажется, даже губы утратили свой цвет. Но главное — живой! Эта дура бесчувственная меня на понт брала!

Снова непроизвольно начинаю плакать. Подхожу ближе и слегка касаюсь его руки, сжимаю пальцы своей ладонью. Стула рядом нет, присесть на кровать не решаюсь, опускаюсь на пол — на корточки, касаюсь коленями пола и целую его руку. Она тут же становится влажной от моих слёз.

Если бы я только могла ему хоть чем-то помочь! Всё готова отдать, лишь бы он открыл глаза, встал и пошёл домой…

— Пойдём, деточка, — мне на плечи ложатся руки свекрови.

Я и забыла, что всё это время она была в палате вместе со мной…

Следую за ней как зомби. Мы приходим в какую-то комнату. Видимо, её специально оборудовали для родственников лежащих тут тяжёлых пациентов.

Диана Александровна подаёт мне стакан, пахнущий каким-то лекарством.

— Выпей и успокойся. Нам остаётся только ждать и молиться. Не стоит раньше времени впадать в отчаяние.

— А что говорят врачи?

— Разное говорят. Но пока ничего определённого. Пуля прошла очень неудачно, задев жизненно важные органы. Он нетранспортабельный, за границу его в таком состоянии везти опасно. Так что остаётся положиться на наших эскулапов и волю божью.

Немного успокоившись, ловлю себя на мысли, что металл из тона свекрови исчез. Она говорит через боль, её голос вибрирует, хотя заметно, что она пытается сдерживаться. Трудно представить страдания женщины, которая вынуждена со стороны наблюдать за своим тяжело раненым сыном, не имея возможности ему помочь…

Она никак не комментирует поведение дочери. Видимо, каждый в их семье переживает трагедию по-своему. И каждого можно понять…

Глава 11

Дёргаюсь на каждый телефонный звонок, на каждое оповещение о входящем сообщении. Свекровь настоятельно просила не маячить в больнице лишний раз и пообещала держать меня в курсе Витиного состояния. Но уже второй день от неё ничего нет. То ли у него всё по-прежнему, то ли обо мне просто забыли. А вдруг ему стало хуже? Неизвестность сводит с ума.

К вечеру напряжение достигает неимоверных высот. Не могу ни с кем разговаривать. Кажется, если разомкну челюсть, чтобы что-то произнести, то зубы от волнения начнут стучать и покрошат друг друга.

Ожидание — изощрённая пытка…

Не выдерживаю и звоню свекрови сама. Но она не берёт трубку — то ли ей нечего мне сказать, то ли не слышит звонка, то ли занята и не может ответить, то ли просто игнорирует. Объяснений много, но суть от этого не меняется — я по-прежнему не знаю, как там Витя.

Наутро всё повторяется. Что стоит Диане Александровне поднять трубку и сказать мне хотя бы пару слов? Она наверняка понимает, что я волнуюсь.

Перед глазами стоит разъярённое лицо Лизы. Она уже мысленно похоронила брата и печётся о наследстве — чтобы оно вдруг не досталось нам с Иришкой. Может, и свекровь тоже так думает, только ей хватает выдержки не демонстрировать это в открытую? Странные люди. Как можно из-за каких-то денег превращаться в диких животных, заживо хоронить близкого человека и кидаться на меня?