Ловушка для Ангела

— Мало ты её побил, а ну, еще приложись хорошенько.

Боль! Очень больно. Взвыла!

Глеб Георгиевич зажал мне рот.

— Тише, Линочка, потерпи, а то соседи сбегутся.

И тут я получила мощнейший удар в ключицу. В глазах потемнело, мой крик потонул в широченной ладони, которую я инстинктивно, пытаясь облегчить боль, прикусила зубами.

— Сука! Она меня укусила. А ну, разожми челюсть, блядь, а то Евдокимов, к чертям собачьим, выбьет тебе зубы.

Боль не отпускала, нарастала, пульсировала в руке.

— Глеб, кажется, я ей что-то сломал.

— Это ничего, будет убедительней, а Линочка потерпит, ведь она хочет еще увидеть живым и невредимым своего драгоценного братика.

Рука повисла плетью, от слез и темной пелены боли перед глазами все расплывалось жуткой, поражающей паникой, картинкой. Кажется, я умудрилась угодить в настоящий фильм ужасов. Я — домашняя девочка, умница и отличница, которая не сделала никому ничего плохого. А тихие голоса продолжали придумывать всё новые сцены для большей убедительности этого кошмара.

— Поскреби пальцами Андрея Тимуровича внутреннюю сторону её бедер, желательно, чтобы кровь осталась. Я там на столике видел бутылку бренди, поди, принеси, надо влить спиртное в Евдокимова. Пусть он будет пьяным творить все эти зверства над бедной девочкой.

— Как влить, он же спит, вдруг задохнется?

— Не задохнется, по чуть-чуть лей.

— Черт, у меня не получается, он тяжелый, как боров.

— Давай вдвоём.

Моргунов отпустил моё тело. Боже, может, я потеряю сознание… Пожалуйста.

— А ты говорил, не получится. Так, а теперь потуши все эти дурацкие свечки, нужно будет забрать их с собой. Какая романтика при изнасиловании.

Наконец, Глеб Георгиевич повернулся ко мне.

— Всё, Ангелина, теперь беги к охраннику. И хорошенько продумай, что будешь говорить полиции, а то они мигом тебя расколят. Помни, от твоей убедительности зависит жизнь твоего брата. А у нас с Павликом на всякий случай есть алиби, мы мирно спали у себя в постельках.

Я была убедительна…

* * *

— Ха-ха-ха, — истерично засмеялась я, неловко двинула рукой, от этого склянка с мочой упала, разлившись на полу туалета.

Картонная полоска теста на беременность показывала две полоски.

— Ха-ха-ха, — снова и снова истеричный хохот вырывался из моих губ.

Какой кошмар! Я беременна… Оказывается, не только муки совести являлись причиной моего странного состояния. У тошноты были вполне реальные физические причины. Вскочила с унитаза, ноги поплыли на скользком кафеле, взвыла, больно ударившись о железную ручку двери туалета. Что теперь будешь делать, Ангел?! Что?!

* * *

Рыбка в моем животе снова провела плавником, в кровь расцарапывая сердце и возвращая меня в реальность.

Я не могу… не могу поступить с ним, ними, Андреями так жестоко. Цветы на обоях нашей с братом квартиры от слез, стоящих в глазах, расплывались черными дырами. Такая же дыра в моем постоянно кровоточащем сердце.

«Он не мог этого сделать, не разрушай его жизнь. Андрей благородный и добрый человек».

Что ты делаешь, Лина?! Нельзя же так бесчеловечно? Заметалась по квартире. Надо связаться с Евдокимовым… Да, да, да! Нужно покаяться, признаться, быть может, он защитит меня, нашего ребенка, и придумает, как высвободить брата. С Андреем можно связаться только одним способом — через адвоката. Как бишь его фамилия? Зовут Владислав Алексеевич. А фамилия? Совершенно не помню… ничего удивительного, во время заседания я целиком и полностью была поглощена действием взгляда темных глаз, и все силы уходили на то, чтобы не дать им спалить себя дотла. Варька, ну конечно же, она всё про всех знает.

— Подружка, ты помнишь фамилию адвоката Евдокимова?

— Рязанцев, кажется? А что?!

— Нет, ничего, весьма наглый тип.

Интернет стазу же выдал страницу с телефонами адвокатской конторы Рязанцева.

— Вы позвонили в офис Рязанцева Владислава Алексеевича.

Черт, автоответчик. Рассеянно взглянула на часы. Ну конечно, Лина, сейчас ведь восемь часов вечера, народные защитники не работают так поздно.

— Вы можете оставить свое сообщение после звукового сигнала.

Вздрогнула. Противный приглашающий писк ворвался в уши.

Разумеется, никакого сообщения я не стала оставлять, отбросила телефон в сторону и бессильно опустилась прямо на пол в спальне, пальцы дрожали, словно у неврастенички. Что же делать, Лина? Как тебе выбраться из этой смертельной ловушки?!

Жизнь, жизнь, жизнь… Удастся ли мне спасти хоть кого-нибудь.

* * *

Боль, кажется, везде… эти слова бьют наотмашь, каждый толчок таранящего лоно члена, доставляет мучения. Мой рот завязан, криков не слышно, но и с кляпом между губ я ору, и этот никому не слышный вопль разрывает мою голову изнутри. Вот оно, настоящее насилие, Лина.

Сосед задергался, кончая, застонал, похрюкивая, как довольный насытившийся хряк, и наконец вышел из моей промежности. Только легче не стало, боль внизу живота продолжала схваткообразно вонзаться в тело. И крик в голове нарастал, вместе с ужасающей догадкой — больно мне не только из-за насилия, причина в другом, что-то не так с моим организмом.

— Толян, у тебя член в крови. Видать, Евдокимов плохо её трахал, не до конца женщиной сделал.

Мужики противно загоготали. «Ха-ха-ха!» — смеются насильники, смеется весь мир над моим беззвучным криком. Ха-ха-ха… Вот он, настоящий ад для Ангела.

— Толян, давай поменяемся, теперь я хочу, — заговорил блондинистый бугай, державший мне руки.

Удовлетворённый сосед, лицо которого от беспрестанно льющихся из глаз слез казалось страшно уродливым, переместился, теперь его потные пальцы сдавили мои тонкие запястья. Звук еще одной расстегиваемой молнии неприятно резанул слух. Боже, не надо больше! Но разве мои мысли кто-то слышит?! Разве мои слезы кого-то остановят?! Ворвавшийся в мое лоно член еще одного молодчика вызвал новый виток боли. Завопила, закричала через кляп, вышло только едва слышное мычание. Парень начал остервенело двигаться. Боль, боль, боль, как много в мире боли. Она разрывает внутренности и бежит дальше по всему телу к голове. Моя рыбка, мой Андрейка! Не надо, прошу вас!! Умоляю мычанием я, просяще заглядывая в глаза соседа дяди Толи. Ему все равно, из-за пелены похоти он не видит моей мольбы, а его противные липкие пальцы больно выкручивают соски моих грудей. Комната с выцветшими обоями, в которой меня насилуют, наступает стенами, сжимается до размеров спичечного коробка. Смертельная ловушка для Ангела. Знаю, я теряю сознание, потому что невозможно больше терпеть боль, потому что мозг отказывался принимать ужас, творящийся со мной. Прости меня, Андрей, прости меня, Андрейка, и ты, Данька, прости. Надеюсь, я сдохну или сойду с ума… Спичечный коробок захлопнулся. Темнота.

Снова стал рвать на себе одежду, ведь чувства в груди распирали, мешая нормально дышать. Слезы застилали глаза, размазывая в черно-белую рябь текст на экране монитора ноутбука, и даже капали на клавиатуру. Сейчас мне совершенно по хрен на кем-то придуманную фразу «что мужики не плачут». Разве можно спокойно читать эти строчки, особенно зная, что это мой ребенок, МОЙ, погибает у неё внутри. Вытер слезы, прижал к груди тряпичного ангела с веревочными волосами, а взгляд упорно бежал дальше, желая все знать, прочитать до конца горькую исповедь Ангела.