Ловушка для птички

— Удивлена, что не напросился, — парирую и открываю дверь в парадное. — Мне показалось, на пляже мы не договорили. Вернее, говорил только ты, а мне тоже есть что сказать. Не против пообщаться по душам?

Соглашается коротким кивком, и мы входим.

Моя квартира на третьем этаже. Обычно я поднимаюсь на лифте, но сейчас сворачиваю к лестнице. По классике, за поздним приглашением на чай следует страстная прелюдия в лифте. Этой жуткой пошлятины случиться не должно. Мы поднимаемся ко мне, чтобы поговорить. И точка.

Я намерена сказать Никите правду о Николь. Надоело чувствовать себя двуличной и бояться, что узнает случайно. А ещё я устала от его унизительных обвинений. Я не ветреная девица, прыгающая из койки в койку, которой он меня считает. Узнав о дочке, он поймёт, как сильно ошибался.

— Давно тут живёшь? — спрашивает Гордиевский, проходя в небольшую гостиную, объединенную с кухней.

Вернувшись от него накануне, я на нервах разобрала все коробки, но комната всё равно выглядит необжитой. Из мебели в ней только стол и стул.

— С прошлых выходных, — отвечаю честно, набирая чайник.

Он выходит на балкон. Я открываю кухонный ящик и достаю две чашки. Свою с сердечком и Николькину с единорожкой. Других у меня нет.

— Хороший вид, — комментирует с балкона.

— С твоим не сравнить, — бубню под нос.

Он не слышит.

Чайник закипает, Никита возвращается.

Снова открываю кухонный ящик и переставляю в нем баночки и коробочки. Чая у меня нет и не было, но я создам видимость, что закончился.

Никита подходит ближе, останавливается в метре от меня. Рассматривает. Спину и затылок начинает покалывать.

— У меня нет чая, — говорю, резко развернувшись.

— Это означает, что мне нужно уйти?

Не знаю, что ответить. Рот открыла и ресницами хлопаю. Точно не хочу, чтобы он уходил. Он это считывает.

— Согласен на кофе…

Мотаю головой.

— …А что есть? — не сдаётся. — Я открыт для предложений!

— Ромашка в пакетиках.

Морщит лоб и вздыхает.

— Я очень хочу остаться и поговорить с тобой по душам, София, но от ромашки вынужден отказаться. У меня аллергия на сложноцветные. Может, ты меня покормишь? Какой-то я голодный. На вечеринке есть совсем не хотелось.

С готовностью киваю, иду к холодильнику и вспоминаю, что так и не заехала в супермаркет за продуктами. Из еды у меня только начатый несладкий йогурт и кусок подсохшего сыра.

Оборачиваюсь и виновато улыбаюсь.

Заглянув в холодильник из-за моего плеча, Никита хмыкает и растягивает губы в вежливой улыбке:

— Стакан воды подойдёт, можно просто из-под крана. Лучше со льдом, если он есть, конечно.

— Не уверена, — улыбаюсь в ответ.

Вот-вот мы оба рассмеёмся.

Открываю морозильник и — о чудо! рядом с пустой лёдницей лежит пакетик замороженных равиоли с мясом индейки. Когда я перевозила вещи из отеля, наш детский повар всучила их для Николь.

— Будешь детские пельмешки? Они быстро варятся и гипоаллергенные. В них точно нет сложноцветных! — мой голос звучит ликующе.

Я уже примерила на себя звание худшей хозяйки в жизни Гордиевского, но равиоли спасли ситуацию. А с несладким йогуртом они вкусней, чем со сметаной, кстати.

Пока закипает вода, мы стоим на балконе. Смотрим на темную гладь моря и по очереди вздыхаем. Никто не рискует начать диалог.

— Потрясную вечеринку организовали твои друзья, — захожу издалека.

— Теперь и твои. Вы с Ариной подружились, со слов Гарика.

— Мы не так много общались, чтобы стать подругами, но у нас с ней много общего.

— Давно заметил.

— Они знают, кто я? Знают о нас в прошлом?..

Кивает.

— …Тебе не кажется, что это некрасиво по отношению к твоей жене? В какой-то момент вечеринки я поймала себя на мысли, что все вокруг знают о нас. За спиной у Юли шушукаются, но в глаза ей улыбаются. Так подло…

Он не дает закончить:

— Не кажется. Во-первых, о нас знают только Белецкие и, возможно, догадывается Тимур. Никто из них не станет шушукаться, поверь. Во-вторых, Юля вовсе не несчастная овечка, какой ты пытаешься её представить. С чего бы тебе за неё переживать? С ней тоже решила подружиться?

— Нет, с ней у нас нет ничегошеньки общего.

Если сейчас добавить «кроме отца наших детей», пельмени можно не варить. Миссия ночного чая будет считаться выполненной.

Но я не стану сообщать ему о дочке вот так — между прочим, в разговоре о его жене.

На плите закипает вода, и я иду забрасывать пельмени.

— Ммм, как вкусно! — спустя несколько минут мычит довольный Гордиевский, за обе щеки уплетая детские равиоли, приправленные йогуртом и щедро посыпанные смесью перцев.

— Острое не может быть невкусным, иначе оно недостаточно острое, — подхожу и двумя пальцами беру один пельмешек.

Жую. Острый настолько, что глаза слезятся.

— Стопудово! — подтверждает Никита с полным ртом.

— Так говорил мой папа, — вздыхаю.

После курса психотерапии я вспоминаю папу с грустью, а не с болью и обидой, как раньше. Глядя на Гордиевского, грусть снова трансформируется в боль.

Как рассказать ему о наших отцах? И надо ли?

Съев пельмени, Никита оживляется. Принимается вспоминать вечеринку: кто в чём пришел, какие были конкурсы, кто как плясал на танцполе и на столах. Называет незнакомые имена. Я не успела познакомиться со всеми и не всегда понимаю, о ком речь, но слушаю с улыбкой. Вечеринка и вправду получилась зачётной.

Внезапно чувствую, как тяжелеют плечи. Смотрю на часы — четыре пятнадцать утра — немудрено, что усталость навалилась. Третья ночь подряд без сна. Третья ночь рядом с ним.

По ощущениям, мы не расстаёмся несколько недель. Слишком эмоционально и насыщенно событиями. На лицо явный передоз Гордиевским, а мне всё равно хочется быть рядом с ним. Это зависимость, и она прогрессирует.

— Никит, мне нужно сказать тебе что-то очень важное, но лучше сделать это на свежую голову. Сейчас очень устала и хочу спать, — признаюсь, глядя на него посоловелыми глазами. — Извини, кажется, я переоценила возможности своего организма.

— Пообедаем завтра?

— Хорошая идея. Созвонимся, — тру глаза.

Они слипаются. Хорошо, что стою. Сидя уже заснула бы.

— Тогда я вызываю такси? — достает из кармана телефон.

Не понимаю, почему он спрашивает. Надеется, что предложу остаться? Ну уж нет!

— Я пойду, — неопределенно взмахиваю рукой в сторону спальни. — Захлопни дверь, когда будешь уходить, если нетрудно.

— До завтра? — снова звучит как вопрос.

В ответ только угукаю и скрываюсь за дверью ванной. Как бы ни хотелось спать, макияж надо смыть.