Лоза Шерена. Братья. Часть первая

— Прошу прощения. Слуга замка приберет беспорядок.

Беспорядок... Арман стал дозорным. Много раз ловил воров, убийц, много раз дрался на улицах, наказывал слуг за провинности. Много раз сам проводил допрос, но никогда не пытал. И только тогда уяснил, что пытать не сможет.

Кадм, так мило сейчас игравший с медвежонком, еще как мог.

— Но они не понимают, — так же спокойно ответил Мир, — многого не понимают...

Арман вздохнул глубже. Он не был согласен. Хрупкий с виду Тисмен, наверное, бы понял. Любимое дитя богов, с каштановым ореолом тонких, вечно растрепанных волос, казалось насыщенными солнечным светом, мягким взглядом цвета сочной листвы и плавными чертами бледного лица, он ценил тишину лесов, любил перелив солнца на водяной глади и шальное пение птиц на рассвете. А еще обожал все зверье, даже то, что другие величали нечистью. И зверюшек у себя в покое держал таких, что входить туда без хозяина побаивались даже Мир и другие телохранители. Дитя природы, спокойное и уверенное, двигающееся подобно изменчивой тени, и смертельно опасное.

Да и оборотней Тисмен тоже не чурался. Часто приходил к Арману «просто поболтать», спрашивал, мягко и спокойно, и вопросы его были осторожные и глубокие, а голос — тянущий прохладой и свежестью, подобный песне ручья в жаркий летний день. И позднее с холодным интересом в зеленых глазах просил Армана пробовать одно зелье за другим, чтобы… «помочь принцу».

После этих зелий желудок частенько сворачивало болью, Арман пережидал недомогание в кресле, до крови кусая губы, а зеленый телохранитель сидел в ногах и наблюдал… что-то записывая в маленькой книжечке. Что он записывал, какие выводы делал, Арман никогда не знал. Тисмен просто касался его руки, и Арман засыпал, а когда просыпался, маленькие опыты телохранителя казались сном, полускрытым туманом, а самого Тисмена уже не было, лишь в покоях витал неповторимый запах сосновой свежести, от которого Армана еще долго едва не выворачивало.

— Ты — поймешь... — прошептал где-то рядом Мир.

Вот кто действительно никогда не поймет, так это третий телохранитель Мира. Лерин. Холодный, расчетливый: истинный кассиец. Высокий, стройный, как высушенное ветрами дерево, с тонким лицом и гладко зачесанными седыми волосами, чей цвет был столь неуместный, ведь Лерин всего на пару лет старше Армана. Всегда невозмутимый, всегда правильный, истинный сын древнего рода Балезара, он знал своих родственников до десятого колена и с огромным трудом принимал истину: Мир — оборотень.

Потому, может, Лерин и поседел так рано: от стыда. Вот и сейчас посматривал на Армана с легким презрением, а в глазах его читалось: ты лариец, и именно ларийская, поганая кровь разбавила чистую кровь арханов... принесла в Кассию беду. Именно ларийская кровь виновата в том, что Мир то и дело срывался, в том, что он не мог быть тем идеальным арханом, каким положено быть наследнику. В том, что Мир убегал в город ото всех, чтобы напиться, до беспамятства, и телохранителям, как и Арману, приходилось его вытаскивать из очередной трактирной драки.

Это было до тех пор, пока Мира не ранили всерьез. И пока он не встретил Рэми. И не перевоплотился перед мальчишкой, при этом в первый раз не утратив разум. И ранение принца, его исчезновение, которое стоило им так много нервов и крови, обернулось огромной удачей.

До недавнего времени.

— Тисмен все еще ищет какие-то зелья, — начал шептать Мир. — Покоя не дает — опаивает по уши. Все боится, что вновь стану... им.

Арман вздрогнул, оторвал взгляд от Лерина и повернулся к Миранису. Он и не знал, что зеленого телохранителя теперь заботят такие мелочи. Мир и его кровь оборотня. Ведь сейчас надо думать о другом…

Ветерок прошелся по растущим под их ногами елкам, шевельнул бисер собранного морозом снега, взъерошил холодной ладонью кудри Мира, а внизу пронеслась по улицам очередная карета.

— Вчера ночью я вновь перевоплотился. Не мог сдержаться, понимаешь?

Вот оно что. Арман прикусил на миг губу, подыскивая нужные слова. Но были ли они, нужные?

— Ты просто устал. Твоему телу легче выжить в шкуре зверя. Магии в ней до тебя добраться сложнее. Ты не должен себя винить…

— Ты не понял, я не виню! — отчеканил Мир. — Я перевоплотился, да, но сумел остаться человеком. Теперь, благодаря так же и тебе, я знаю, что это легко: стать зверем только снаружи, сохранив разум. Арман, я могу не убивать. Я могу превращаться и не терять рассудка. Что в этом плохого? Почему я должен скрываться ото всех, врать? Пить эти проклятые зелья... видеть страх в глазах собственных телохранителей? Они ведь боятся, что меня разоблачат. А я уже ничего не боюсь. Благодаря тебе. Благодаря нашим общим вылазкам в лес. Мне так этого не хватает. И они никогда этого не поймут.

— Мир, — не выдержал Арман. — Они правы! Ты не можешь быть тем, кем хочешь — люди не поймут. И не поверят. Им не объяснишь, что оборотень не теряет разума. Не объяснишь, что шкура зверя — это как одежда... лишь помогает познать мир... Они думают, что кровь оборотня выжжена в нас долгими ритуалами и пусть так и остается, ради богов!

— И ты знал...

— И я знал... — ответил Арман. — И я сожалею, что показал тебе. Показал, насколько этот, другой, мир притягателен. Тогда я думал, что это будет лучшим, чем позволить тебе упиться до беспамятства, но, вижу, я ошибался. Пьянку бы тебе простили. Бытие зверем — нет.

— Так почему не сказал сразу, до того, как я встретил Рэми? — глаза Мира вспыхнули гневом, и Кадм оставил на мгновение медвежонка, оглянувшись на принца. Но вновь отвернулся к зверю по одному только знаку Мираниса.

— Почему позволил бояться!

Арман сжал кулаки. Сейчас не время об этом думать, сейчас Миру надо выжить. А все это потом… боги, потом! Но не ответить, когда Мир требовал, нельзя. И чувствуя, как мороз пробирается через кожу, холодит душу, Арман как можно спокойнее продолжил:

— Потому что я знаю, какое это искушение, Мир. Как это затягивает. Как сложно от этого отказаться. От бега в ночи, когда лунный свет ласкает шкуру. От ласки ветра, от мягкости земли под лапами, от запахов, что щекочут нос… интенсивные, острые! И от леса, что наполняется вдруг звуками. Ты просто отдаешься во власть бега и несешься во тьму, чувствуешь иначе, живешь иначе, дышишь иначе! После этого в шкуре человека ты кажешься себе слепым и глухим… а в столице так небезопасно становиться…

— Зверем? — спросил Мир.

— Зверем, — подтвердил Арман.

Он вдруг вспомнил, как выпрыгивал лунными ночами в окно поместья, и потом долго бежал по спящему бору, а папоротники ласкали плечи, грудь, расчесывали шерсть. Растекался туман, пружинили опавшие листья, и роса бодрила, звала нестись быстрее... чтобы на рассвете вернуться довольным и усталым, впрыгнуть в окно, приласкаться к рукам няни, услышать тихий шепот:

— Знаю, как тебе тяжело, знаю, родной... но на сегодня хватит.

И вновь стать человеком. Почувствовать кожей ткань, носить одежду, улыбаться, быть среди них, но чувствовать глубже, слышать лучше, видеть острее... потому что тело для оборотня — это помощник. А для человека часто — враг.

— Ты должен скрывать нашу кровь, Мир, — продолжал уговаривать Арман с трудом вырвавшись из приятных воспоминаний. — Как должен это делать я — глава северного рода.

— Иногда я жалею, что вытащил тебя из той деревни, — прошептал вдруг Мир. — Может, там ты был бы счастливее.

Арман лишь грустно улыбнулся. Мир временами так наивен.

— Я не жалею, — ответил он. — За все надо платить. Я стал главой рода, старшим твоего дозора и почти забыл кто я, кем был когда-то. И тебе надо забыть. И о той ночи, и, уж прости, о Рэми.