Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
Анахарсис. Но ты, я думаю, понимаешь, каково для человека — принимать удары с поднятыми вверх руками без всякой нужды для себя и для государства. И я думаю, если когда-нибудь попаду в Спарту в то время, как там будут заниматься этим делом, я скоро буду побит камнями по приговору народа, за насмешки при виде того, как юношей бьют, точно воров, грабителей или других преступников. Мне кажется, что государство, по прихоти подвергающее своих сограждан таким смехотворным оскорблениям, нуждается в чемеричном корне.
40. Солон. Не думай, благородный друг, что ты победил заочно, говоря и не слушая
Анахарсис. Твое желание, Солон, совершенно справедливо, и я расскажу тебе о скифских обычаях, которые, пожалуй, не так почтенны, как ваши, и не пришлись бы вам по вкусу, — мы ведь не в состоянии перенести даже удара по щеке, до того мы трусливы. Но я расскажу все, каким бы оно ни было. Однако, если позволишь, отложим беседу на завтра, чтобы я мог на досуге лучше обдумать то, что ты рассказал, а также припомнил бы, что мне предстоит сказать самому. На сегодня же довольно; разойдемся, так как наступил уже вечер.
ПАРАЗИТ, ИЛИ О ТОМ, ЧТО ЖИЗНЬ ЗА ЧУЖОЙ СЧЕТ ЕСТЬ ИСКУССТВО
Перевод Н. П. Баранова
1. Тихиад. Как же это так, Симон? Всякий человек, будь он свободным или рабом, знает какое-нибудь искусство, благодаря которому оказывается полезным и себе, и другим; у тебя же, по-видимому, нет никакого дела, которое или тебе самому приносило бы выгоду, или другому что-нибудь давало.
Паразит. О чем, собственно, ты спрашиваешь, Тихиад? Пока еще мне это непонятно. Постарайся задавать вопросы яснее.
Тихиад. Можно ли назвать такое искусство, в котором ты оказался бы сведущим, например, в музыке?
Паразит. Отнюдь нет.
Тихиад. Ну, а врачебное искусство?
Паразит. И его не знаю.
Тихиад. Тогда — геометрию?
Паразит. Ни в какой мере.
Тихиад. Так, может быть, риторику? О философии я уж не говорю: ты от нее так же далек, как сам порок.
Паразит. Я-то? Даже дальше, если можно быть дальше. Не воображай поэтому, что, выбранив меня, ты сообщил мне нечто новое, я заявляю сам: я дурной человек и даже хуже, чем ты думаешь.
Тихиад. Согласен. Но, может быть, перечисленных мною искусств ты не изучил потому, что они и велики, и трудны. А почему ты не изучил какого-нибудь простого ремесла, плотницкого, например, или сапожного? Ведь положение твое, вообще говоря, совсем не таково, чтобы ты не нуждался хотя бы в подобном ремесле?
Паразит. Ты прав, Тихиад: ни в одном из этих искусств я ничего не смыслю.
Тихиад. Так в каком же тогда?
Паразит. В каком? С моей точки зрения — в превосходном. Когда ты познакомишься с ним, то, я уверен, ты и сам одобришь его. К делу я его уже применяю с полным успехом, — это я с уверенностью могу сказать, — а сумею ли доказать тебе его преимущества, еще не знаю.
Тихиад. Что же это за искусство?
Паразит. Мне кажется, я еще недостаточно подготовился к речам о нем. Таким образом, что я сведущ в некоем
искусстве, это ты теперь уже знаешь и не должен поэтому ничего иметь против меня. А в каком — именно услышишь в другой раз.Тихиад. Но мне не терпится.
Паразит. Название моего искусства, пожалуй, покажется тебе странным, когда ты его услышишь. Тихиад. Вот поэтому-то я и стремлюсь узнать его.
Паразит. В другой раз, Тихиад!
Тихиад. Ни за что! Говори сейчас — если, конечно, ты не стыдишься назвать его.
Паразит. Прихлебательство!
2. Тихиад. Что?! Но ведь надо же сумасшедшим быть, Симон, чтобы назвать это искусством!
Паразит. И все-таки я называю. Если же я сумасшедший, по-твоему, — значит, в том, что я не знаю никакого иного искусства, повинно сумасшествие, а с меня обвинение ты уж, пожалуйста, сними. Говорят ведь, что богиня безумия вообще, конечно, тягостна для тех, кем овладевает, но зато освобождает их от ответственности за проступки, так как в качестве учителя и воспитателя их принимает вину на себя.
Тихиад. Итак, Симон, прихлебательство есть искусство?
Паразит. Да, искусство, и я — слуга его.
Тихиад. Так ты, значит, прихлебатель?
Паразит. Ты уверен, конечно, что выбранил меня, Тихиад.
Тихиад. И ты не краснеешь, сам величая себя прихлебателем?
Паразит. Нисколько! Напротив, стыдно мне было бы не сказать этого.
Тихиад. Великий Зевс! И когда мы захотим представить тебя кому-нибудь, кто с тобой не знаком, но захочет тебя узнать, мы, очевидно, скажем: "Прихлебатель!"
Паразит. И с гораздо большей уверенностью, чем называете Фидия ваятелем, потому что я нисколько не меньше горжусь моим искусством, чем Фидий гордился своим Зевсом.
Тихиад. А все-таки как подумаешь да представишь себе одну вещь, — то-то будет смех!
Паразит. Какую это?
Тихиад. Если и в письмах сверху, как обыкновенно, мы надписали бы: "Симону, прихлебателю".
Паразит. Между тем ты доставил бы мне этим большее удовольствием, чем Диону припиской: "философу".
3. Тихиад. Ну, какие прозвища тебя радуют, до этого мне нет никакого дела или, во всяком случае, мало дела. Обдумай, однако, насколько это неприлично и в другом отношении.
Паразит. В каком бы это?
Тихиад. Если мы внесем это искусство в список прочих искусств и, когда кто-нибудь осведомится, что же это за искусство прихлебательство, ответим: такое, как грамматика или медицина.
Паразит. Что касается меня, Тихиад, то я назвал бы его искусством скорее, чем какое-либо другое. И, если тебе угодно меня выслушать, я, пожалуй, скажу, что об этом думаю, хотя я, как сказал раньше, далеко не вполне к этому подготовлен.
Тихиад. Все равно: говори хоть вкратце, лишь бы это была правда.
Паразит. Итак, если ты согласен, давай прежде всего рассудим относительно искусства вообще, каковы его родовые признаки. Отсюда мы могли бы перейти последовательно и к отдельным искусствам, как видам, и посмотреть, действительно ли они подходят под родовое понятие.
Тихиад. Скажи же, что такое — искусство вообще. Ты, конечно, знаешь это.
Паразит. Еще бы не знать!
Тихиад. Так говори же, не раздумывая, если действительно знаешь.