Лунная Ведьма, Король-Паук

Сестры и невестки воспринимают это как печаль. Зато братья и зятья вздыхают с заметным облегчением, потому что духи по ночам посещают их и теребят между ног; того и гляди согрешишь не с тем полом.

Сестры хозяйки одна за другой ехать отказываются, говоря:

– Дорогая наша сестра. В укузиле ты пробудешь девять лун, а может статься, даже год, если предки не примут твоего мужа в одночасье. Женщина в укузиле не может делать то, что ожидается от женщины, носящей красное или желтое. Боги требуют, чтобы ты не была смелой в деяниях или помыслах. Тебе нужны твои сестры, – говорят они. Женщины рода Комвоно говорят то же самое, но еще добавляют:

– Надо бы также посмотреть, что нам оставил наш дорогой брат.

– Укузила не связывает ни рук, ни ног, ни даже рта, – говорит она своим сестрам. – А вы, пиявочьи отродья, забываете, что тот, у кого есть богатство, в тризне не нуждается, – говорит она сродницам из Комвоно, и по ее лицу видно, что на родню она смотрит как на сборище кровопийц. В тот же день они готовятся съезжать.

Соголон даже не верится, что ее госпожа могла вот так прийти в себя всего за несколько струек песочных часов, хотя еще накануне не могла даже выйти из комнаты, чтобы помочиться. Разум предусмотрительно возвращается к госпоже в вечернем часу, как раз когда сродники по крови и закону собираются отправляться на своих ногах, лошадях, повозках, колесницах и караванах. А на выезде вдруг видят воинов-семикрылов и наемников службы Черного Ястреба, которые, стоя у ворот, бдительно проверяют всех и каждого на предмет воровства.

Весь остаток вечера слышны стук и звяканье золота, серебра, железа, каменьев и слоновой кости, изымаемых из воровской поклажи, а хозяйка зловеще смеется и восклицает:

– Нет, вы гляньте! Вы поглядите! – словно бы кто-то наблюдает вместе с ней, стоя у окна.

Госпожа Комвоно теперь поглощена приготовлениями и подготовкой. Глашатай не оставил ничего, кроме следа своего голоса с сообщением, что господин и госпожа Комвоно приглашаются милостью Превосходнейшего Кваша Кагара, короля Фасиси, императора Северных Земель, регента Территории Долины, а также имперского клирика Божественных Областей Земли и Неба, на аудиенцию, разумеется, по его королевскому благоволению.

Госпожа Комвоно не дура, она знает, что «его королевское благоволение» – это разом и приманка и ловушка. Его благосклонность может меняться по прихоти, и путешествие из королевской резиденции в королевскую темницу может быть в пределах мановения пальца. Или же благоволение может состоять попросту в том, чтобы их так подразнить, сказавшись чересчур занятым, чтобы кого-то видеть. Их, потому что она не посылает вести о том, что господин мертв.

Ибо у Короля, чья кровь смыкается с божественной линией небожителей, крайне мало времени на глупые дела смертных. Да и кто она такая, чтобы полагать, что у нее было право ссориться с Королем или с кем-либо еще в доме Акумов? Эти слова госпожа адресует комнате как раз в тот момент, когда туда входит Соголон. Она ошеломлена. Госпожа воркует голосом почти девичьим, как будто хочет кому-то приглянуться, но не знает, что ей делать. Она, кстати, еще не рассказала, за что ее сослали из дворца.

– Господин, видите ли, пользовался у нее симпатией. Ей нравилось, как он называл ее «милашкой». Не симпатичной, как женщина, не красивой, как лошадь, какой она, безусловно, и была, а миленькой, как маленькая девочка. Потому она, должно быть, с ним и хихикала. То, что она сказала мне, было жестоко. А то, как она со мной поступила, было еще жестче.

– Кто, госпожа?

– Конечно же богиня любви и поэзии – о ком еще я могу говорить, как не о Сестре Короля, ходячая ты дурашка? Когда я была у нее во фрейлинах, она всегда меня костерила, называла растяпой, говорила, что я даже задницу подтираю ей медленно.

Соголон девочка, и по ее разумению, горе похоже на то, как если бы нести на спине дом, поэтому у нее вызывает недоумение, как хозяйка не прогибается под такой тяжестью. Может, она скрывает это? Или же большая женщина способна нести на спине горе размером с дом, а вместе с ним всё остальное тоже? Соголон дивится, как ей это удается, потому что ее собственный разум дает сбой почти каждую ночь. Ей кажется, что она блуждает в джунглях сновидений, но ночь переходит в утро и оставляет ее с ощущением, что она либо так и не просыпалась, либо вовсе не спала. Горе и вина смешиваются, превращаясь во что-то вроде комка под кожей, в нечто чудовищное.

В ночь перед тем, как они отправляются в Фасиси, к ней возле амбара подходит Наниль, но не поворачивается лицом. Довольно дерзко для рабыни – вот так разговаривать со свободным человеком, пусть даже с никчемной девчонкой-подкидышем.

– Я знаю, что это ты, – говорит она. – Я это точно знаю. Хозяин спустился в библиотеку, ожидая меня, ведь больше никому там делать нечего – ни жене, ни кухарке, ни тем более мальчишкам-близнецам.

Соголон думает сказать что-нибудь резкое: «Закрой рот, невольница, пока хозяйка не позволит тебе его открыть». Она уже приоткрывает губы, готовая вымолвить эти слова, и вдруг, оглядевшись, не видит вокруг ничего, кроме пустынного двора. Должно быть, это ее собственная голова бежит от нее прочь, не иначе.

По прошествии еще двух дней сборы закончены, и они с караваном отправляются в Фасиси. Прямо на окраине города им попадается судья, который вслед кричит, что всё помнит и как-нибудь вернется к ним в дом.

– Отправляйся туда прямо сейчас! – кричит в ответ хозяйка. – Но если ты не выяснишь, кто… нет, как убили моего мужа, я выхлопочу указ у самого Короля, чтоб тебя высекли!

Они едут. Королевский провожатый каждое утро сообщает хозяйке, сколько дней пути остается до Фасиси. Прошла четверть луны, впереди еще целая, если на то будет воля богов. В караване идет и едет то, что хозяйка взяла с собой, – корова на еду, барашек на угощение. В сундуке под четырьмя замками она хранит шелковую ткань из страны, где люди держат у себя в волосах червей, прядущих нить. Соголон однажды видела, как хозяйка открыла сундук, и оттуда выпорхнуло что-то бело-лиловое, настолько нежное и легкое, словно собиралось улететь. Госпожа сказала, что настанет день, когда самым вожделенным блаженством на свете будет ощущать на себе шелк. А еще ткани укура и асо оке [17] , лазорево-синие, а также бутылёк мирры, которой госпожа нет-нет да себя помажет; леопардовые шкуры, золотые самородки – на всякий случай их госпожа засунула себе между грудей со вздохом, надеясь всё же с ними не расстаться, – а еще обезьяна, которая раньше забавляла хозяина. Из людей с госпожой один из близнецов, трое семикрылов, которым заплачено серебром, королевский провожатый впереди каравана, ну и Соголон.

17

Укура, асо оке – ткани ручной работы, созданные народом йоруба в Западной Африке.

Она едет в хвосте каравана, утопая в подушках, коврах, шкурах и мехах, которых многовато даже для такой особы, как она. Повозка напоминает шатер на колесах, стены покрыты орнаментами, где читаются все известные племена и народы: тут тебе и гангатом, и луала-луала, и речной народ Увакадишу, и многие другие, что выше Песчаного моря. Дух благовоний внутри настолько густой, что щекочет ноздри. Два окна с обеих сторон бо€льшую часть дня остаются закрыты, но открываются при восходе, закате или всякий раз, когда хозяйка чувствует, что в шатер не задувает пыль. Ест она мало, и уж точно не много из того, что по вечерам на разведенном рядом костре готовит близнец. В основном просто пожевывает ломтики сухого мяса и фрукты, которыми кухарка снабдила Соголон для хозяйки, а иной раз ограничивается одним вином. Иногда во сне она разговаривает с хозяином и спрашивает, отчего его хер торчит дальше, чем та балка из груди. Единственное, что она еще делает, это смотрит на Соголон. Каждый раз, когда та поворачивается взглянуть на хозяйку, едва различимую во всех тех тканях и мехах, хозяйка уже смотрит на нее неотрывно и долго. Соголон не знает, что означает это выражение лица. Похоже, ей известно, что девчонка – причина ее горя, даже если не ясно, как там все произошло. Из-за этого Соголон не спит с той самой поры, как они отправились в путь. Она лежит на боку в дальнем конце шатра за занавесками, которые хозяйка не велит задергивать. За спиной у нее камень со множеством зазубренных краешков, для того, чтобы уколоть себя, если забудется сном, что с ней иногда случается среди дня. Хозяйка смотрит на нее так, словно это замечает.

– Чего ты такого боишься, что не смеешь заснуть, – что сон развяжет тебе язык? Злой язычок, что живет внутри тебя, но никогда по-настоящему не повинуется. Чего-то он ждет, чтобы поведать мне, лживые твои глаза?

Соголон уклоняется от ответа, пока не осознает, что все эти разговоры происходят у нее в голове.

Третья ночь третьей четверти луны. При свете фонаря девочка видит, что хозяйка вновь неотрывно смотрит на нее. Разговаривать с найденышем она не в настроении, но всё равно хочет, чтобы ее желания были ясны. Соголон открывает короб с дверцами как раз в тот момент, когда шатер подпрыгивает на ухабе, отчего и девочка и содержимое сундука летят в сторону. Слышатся чертыхание близнеца и смех едущих рядом семикрылов. Соголон прячет еду обратно в сундук и подносит госпоже бурдючок с вином, но та всё так же на нее смотрит. Сейчас она, несомненно, раздражена, но всё же не настолько, чтобы начать распекать недотепу.

Лавируя на тряском дне шатра, Соголон пробирается к хозяйке. Она думает подать ей бурдюк с вином и тут видит, что глаза женщины хоть и распахнуты, но она в глубоком сне. У мисс Азоры для такого рода вещей было свое объяснение. «Бог, наблюдая, что человек делает ночью, завладевает его сном и глаза использует как оконца». Наутро госпожа говорит:

– Это уловка. Нюхом чую.

– Госпожа?

– Вся эта церемония с милостью, приглашением вернуться – уловка, чтобы меня оконфузить. Ты не знаешь ее уловок, Сестры Короля, глупая. Она же принцесса Йелеза; даже не знаю, как она себя еще именует. Особы королевских кровей по-королевски велики в своей мелочности. Боги знают, что с нее это станется: заставить меня проделать весь этот долгий путь для того лишь, чтобы выставить меня посмешищем при дворе.