Любимая и потерянная

— Очень весело, — буркнул Макэлпин, с недовольством подумав, что Пегги, фамильярничая со своими новыми знакомыми, дает им повод вообразить себе, будто они могут все, что угодно. Мучимый ревностью, он наконец не выдержал, оттолкнул в сторону рисунок и выпалил в сердцах:

— Вам нужно уйти с этой вонючей фабрики.

— Нет, я там останусь, — невозмутимо ответила Пегги. — Я не хочу уходить оттуда, вот в чем дело.

— Но разве можно образованной девушке, с вашим воспитанием, с вашей утонченностью, быть в такой среде?

— Мне можно, Джим. Мне нравятся эти люди. В ваших глазах это поездка третьим классом. А я вообще предпочитаю ездить третьим классом, а не первым. Все, кончим на этом. Как мой портрет? Что-нибудь получилось?

Взяв у него рисунок, она некоторое время внимательно его рассматривала, потом подошла к зеркалу и посмотрела на себя.

— Что ж, недурно, Джим, — одобрила она. — Это, несомненно, я. Я в комбинезоне.

— Дайте-ка его сюда. Здесь должна быть и подпись, коль скоро нам теперь известно, кто вы, — иронически заметил он и написал под рисунком: «Пегги-обжимщица».

— Надпись тоже хороша, — рассмеялась Пегги. — Я сейчас приколю его над бюро.

Она торжественно прикрепила листок к стене. В этот момент комнату наполнил крепкий запах кофе. Пегги подошла к полке и достала две чашки.

— Пегги, — сказал он, усаживаясь на кровать, — вам не кажется, что вы довольно-таки упрямая особа?

— Есть грех, есть, — ответила она. — Я вас поэтому и просила, профессор, не тяните меня за рукав. Ладно, хватит.

— Начнем с того, что я знаю, из-за чего вас уволили.

— Ах, Фоли сказал вам, — резко произнесла она.

— Он сказал, что вы халатно относились к делу.

— Что за вздор? — Она сердито вскинула голову. — Я прекрасно знаю, из-за чего они меня выпроводили. Я этого ожидала. Причина все та же. Вы пьете черный, так же, как и я?

— Сделайте милость. Без сахара.

— Ох как вы ко мне снисходительны! И до чего вы бесите меня этой вашей деликатностью и щепетильностью. И всегда-то вы даете мне понять, как я дурно с вами обращаюсь. — Она села, держа в руках чашку с кофе. — Я не хочу вас обижать, Джим. Просто дело в том, что вы невыносимый ортодокс. А впрочем, я сама не знаю. — Она нахмурилась и, склонив голову набок, внимательно на него глядела. — Мне кажется, я к вам несправедлива.

— В самом деле? — оживился он.

— Раз я знаю, что ваши речи меня ни в чем не убедят, отчего мне нравится вас слушать? — сказала она.

— Не знаю.

— Послушайте. У вас что, нет больше в городе знакомых?

— Сколько угодно. Я знаю Карверов и…

— А, да, да, дочка Кэтрин. Вот она вам подходит.

— А вы, оказывается, язва! Ну что ж. Еще я знаю тут Анжелу Мэрдок. Я даже приглашен к ней на прием в воскресенье вечером.

— Анжела Мэрдок. Так, так, так, — сказала она весело. — Ну конечно же, вы будете на вечере Анжелы, где соберутся все наши почтенные деятели. Кстати, Джим, я ведь тоже знакома с Анжелой Мэрдок, с этой милой дамой, известной своей утонченной, уютной терпимостью.

— Я очень уважительно к ней отношусь, — сказал он, — и совершенно с вами не согласен.

— В самом деле? — спросила Пегги.

Он покраснел, с достоинством откинул голову и принял такой величественный вид, что Пегги фыркнула, а потом, не выдержав, громко расхохоталась. Лицо ее сморщилось, в глазах запрыгали бесенята, грудь затряслась от смеха, от такого точно смеха, какой ему так хотелось от нее услышать. Она смеялась до того весело, открыто, заразительно, что ему было решительно безразлично, над кем она смеется, над ним или над миссис Мэрдок.

— Ой, господи, даже в боку закололо! — сказала Пегги.

Она присела, съежившись, потом выпрямилась, но все равно держалась за бок. Тут и Макэлпин расхохотался. Смеясь, он схватил ее, повернул к себе и стал трясти, повторяя задыхающимся от смеха голосом: «Ну что за ребячество!» Но Пегги снова скорчилась, и ему хотелось, чтобы это продолжалось без конца.

— Подумать только, что из-за Анжелы Мэрдок на меня напал такой смехотун! — сказала она, наконец-то отдышавшись.

— Мне так нравится слушать ваш смех, — сказал он. — Но как вы можете смеяться, оставшись без работы, оказавшись на этой насквозь провонявшей фабрике? Как после этого вы еще можете веселиться?

Она нахмурилась, задумалась.

— Как я могу? — проговорила она. — Может быть, оттого, что в последние дни у меня опять появилось чувство, которому я привыкла доверять.

— И что же это за чувство, Пегги?

— Оно похоже на то, будто меня что-то подхватило и уносит.

— Уносит?

— Да. И при этом всегда в ту сторону, в которую нужно.

— И когда же это началось? Откуда вас унесло впервые?

— Вы спрашиваете, когда я в первый раз это заметила?

— Да.

— Когда я ушла из дому.

— Иначе говоря, вы поссорились с отцом?

— Не совсем так, — ответила она медленно. — Мы с ним не ссорились. Мы… как бы это сказать… пришли к соглашению.

— По какому вопросу?

— С того времени, когда мы жили в том маленьком городке, у отца многое изменилось. Он, очевидно, понял, как вести себя с наиболее именитыми из своих прихожан. Это необходимо знать, если хочешь сделаться видным проповедником. Его приглашали в разные приходы, и сейчас он уже в Гамильтоне и пользуется там уважением. Его церковь посещают разные влиятельные люди. Биржевой маклер по имени Джо Элдрич, председатель попечительского совета, маклер, вы понимаете, помог моему отцу выгодно поместить его сбережения. — Пожав плечами, она добавила: — А как, по-вашему, я оказалась в колледже?

— Ну а это соглашение?

— Вы помните Джонсонов?

— Тех, что жили в старом доме? Ну конечно.

— Как-то летом, когда я, закончив третий курс, приехала домой на каникулы, отец получил письмо от Софи, одной из джонсоновских девочек. Она приехала в наш город, чтобы стажироваться на медсестру. Софи просила моего отца помочь ей устроиться в больницу. А незадолго до этого случился какой-то скандал по поводу стажировки негров. Но тогда я ужасно обрадовалась, что хоть кто-то из Джонсонов чему-то выучился, и мне даже в голову не пришло, что эта просьба может поставить моего отца в неудобное положение. В тот же вечер я написала Софи. Двумя днями позже мы с ней встретились в ресторане и скоро уже болтали как две подружки. Это была чистенькая, изящная, очень непосредственная девушка. Она рассказала мне, что Джок — помните Джока? — живет в Кливленде и играет в бейсбольной команде полупрофессионалов. Насчет своих возможностей в нашем городе Софи не заблуждалась. Она понимала, что без блата ей в больницу не попасть. Не думайте, что я была наивнее ее и питала на этот счет хоть какие-нибудь иллюзии — ни малейших. Я знала, что мне предстоит. Но улыбающееся лицо Софи, которая так гордилась нашей дружбой и так в меня верила, придало мне храбрости, и я потащила ее прямо в контору мистера Элдрича — помните — биржевой маклер и председатель попечительского совета. По-моему, он был шокирован, когда я сказала, что рассчитываю на его поддержку. Впрочем, свои уязвленные чувства он скрыл весьма искусно. Изложив ему суть дела, я сказала, что поведу сейчас Софи обедать к нам домой.

Так я и сделала. Отец вел себя, пожалуй, еще более обезоруживающе, чем мистер Элдрич. Он только удивлялся, для чего такая привлекательная девушка избрала для себя столь скучное занятие, а впрочем, был полон сочувствия и после обеда удалился в свой кабинет, где, очевидно, собирался поразмыслить на досуге. Потом к нам зашел мистер Элдрич и сразу направился к отцу в кабинет. А мы с Софи сидели и ждали. Как она, бедняжка, на меня поглядывала! Когда мистер Элдрич ушел, отец позвал меня. Не сомневаюсь, что разговор у него был не из приятных. Он сказал мне: «Если бы она была хоть светлой мулаткой, а не такой угольно-черной». И сразу же заговорил о маленьких компромиссах, на которые вынужден идти, чтобы избегнуть разброда среди паствы. Софи ждала меня, и я ей сказала: «Беда в том, Софи, что ты слишком черна». Это было зло сказано, но я и была зла, и Софи, я чувствовала это, ждала от меня этой злости. Никогда не забуду, как она посмотрела на меня перед тем, как бросилась вон из нашего дома. Потом я видела в окно, как она бежала по улице.