Любимая и потерянная

— А ведь лучшую, по-настоящему лучшую часть вечера мы с вами провели здесь, на верху лестницы, — сказала Кэтрин. — Я ее никогда не забуду.

— Да… — Он подыскивал слова, которые, не обижая Кэтрин, помогли бы ему вывести ее из заблуждения, в котором она оказалась по его вине. — Как неожиданно приходит это сознание, что твой новый друг стал необходим тебе.

— Да, это так, это так, — согласилась она, внутренне замирая в тревожном ожидании.

— Я все время рассчитывал на вашу дружбу, Кэтрин, — смущенно начал он, — что бы ни происходило со мной.

— И правильно делали, Джим, — ответила она упавшим голосом. Ее напугал его виноватый тон. — По-моему, вы были правы.

— Мы друзья, навеки добрые друзья, ведь так?

— О, — отозвалась она, скрывая боль, — я верный друг. Во всяком случае, здесь, в Монреале, у вас нет друга вернее. Я вам очень хороший друг.

— И мы, каждый по-своему, всегда будем чувствовать, как мы нужны друг другу, — продолжал он с жалкой улыбкой.

Но Кэтрин поняла, что он имел в виду. Он намекал на то, что у нее создалось ложное впечатление. И все же она предпочла внушить себе, что он просто боится дать себе волю, что он по-прежнему робеет и что это нужно изменить.

«Она понимает», — думал он. Если место в газете зависело от их отношений, то это недостойно. Но он уже сделал выбор, и ему едва удавалось скрыть, какое огромное облегчение он почувствовал. Только теперь ощутил он радостное упоение и торжество.

Глава пятнадцатая

Ее дверь была открыта, и он вошел. Он уже заходил один раз днем, и миссис Агню ему сказала, что Пегги в дневной смене. В ожидании девушки он расхаживал из угла в угол, мысленно обращаясь к ней с самыми красноречивыми увещеваниями. Приостановившись, он прислушался, подошел к окну, потом, захваченный стремительным сумбуром мыслей, медленно опустился на кровать.

Открылась парадная дверь, в прихожей послышались неровные шаги, приглушенные отрывистые восклицания. Он вскочил, почувствовав недоброе. Тут же дверь распахнулась, пахнуло дешевыми духами, и в комнату влетела Пегги. По пятам за ней, сдернув на ходу своей большой ручищей ситцевый платочек с головы девушки, ворвался Уолтер Мэлон, грузный седой журналист, сочиняющий редакционные статьи. Макэлпина ужаснуло бледное, потрясенное лицо Пегги. За ее спиной маячило перекошенное, безобразно-серое лицо Мэлона. Макэлпина они увидели одновременно.

— Что это значит? — спросил он.

Мэлон судорожно разинул рот, и косыночка выскользнула из его пальцев. Пегги не сдвинулась с места. Она была так удивлена, что не сделала ни шагу навстречу Макэлпину. Мало-помалу Мэлон пришел в себя и усмехнулся, хотя глаза его по-прежнему светились злобой.

— А, я вижу, тут уже обосновался профессор, — произнес он ядовито. — Откуда я мог знать, что вы сюда перебрались.

Он повернулся к выходу, но Макэлпин сказал:

— Не спешите, — и шагнул вслед за ним.

— Нет, пусть он лучше идет, Джим, — шепнула Пегги.

Она села на кровать и попыталась улыбнуться.

Сердитые шаги Мэлона замерли в конце прихожей, и Джим притворил дверь.

— В чем дело? Что у вас произошло?

— Как вы здесь очутились, Джим?

— Я ждал вас. Что у вас вышло с Мэлоном?

— Да ничего, — сказала она. — Пустяки.

Однако она так разволновалась, что не могла спокойно усидеть на месте. Она встала и, скрестив руки на груди, начала ходить по комнате, время от времени поглядывая на Макэлпина. Наконец она не выдержала.

— Идиот, дурак самодовольный! — воскликнула она. — Он, видите ли, все может понять. И этим тешит свое дурацкое, дурацкое тщеславие! Тьфу, я будто в грязи вымазалась. И это его мерзкое высокомерие! Видите ли, его любвеобильное сердце позволяет ему, несмотря ни на что, иметь со мной дело! Несмотря ни на что, — как вам это нравится, Джим?

— Вы еще не рассказали мне, что случилось, — напомнил он, стараясь говорить как можно спокойнее. — Не волнуйтесь так, Пегги.

— Вы правы. Очень надо мне его бояться, этого озлобленного неудачника. И стоит ли удивляться его поступкам?

Она села, стараясь успокоиться, взяла предложенную им сигарету, потерла левое плечо. Вскоре она уже не казалась такой возбужденной.

— Я шла с работы вместе с Вилли Фоем, нашим экспедитором, — заговорила она. — Вы помните его? Тот парень, что научил меня работать на обжимном станке. Ему всего восемнадцать лет, но он задумал стать моим кавалером. Мы с ним перебирались через сугробы и болтали всякую смешную ерунду…

Начав рассказывать о Вилли, девушка повеселела и даже улыбнулась.

— Да, я помню Вилли, — сказал Макэлпин, дивясь тому, как быстро остыл ее гнев при воспоминании об этом парнишке.

— Вилли уговаривал меня пойти с ним на танцы, потом мы стали подшучивать друг над другом, — продолжала она. — За смену мы насквозь пропитываемся запахом дешевых духов, а на холодном воздухе он становится еще острее. И я сказала, что мы с ним как зимние цветы, а он ответил, что когда он вымоется да наденет свои новые шмотки, то я его просто не узнаю. Это было на Дорчестер. Мэлон, наверно, стоял там возле ресторана. Я увидела его, когда он нас остановил. Избавиться от Вилли ему ничего не стоило. Его седины и роскошное пальто внушили пареньку благоговейный трепет. Мэлон взял меня под руку и проводил до самого дома.

Что-то будто толкнуло его, когда он увидел изменившееся лицо девушки. Внезапное волнение сделало ее чудесно близкой, и ему захотелось обнять ее.

— Я словно что-то предчувствовала, — рассказывала она. — Он подшучивал над тем, что я работаю на фабрике, и все это со своим снисходительным видом умудренного жизнью человека. Говорил, что на фабрике я пробуду недели две. А там, мол, захочется новых впечатлений: «Ах, всегда новые, всегда свежие впечатления! Прелесть новизны!» Оказывается, он знавал таких женщин, как я! Во Франции. Он обволакивал меня своей идиотской снисходительностью, будто укутывал облезлой старой шубой. Франция! Франция! Какую жизнь он там вел! Во Франции, оказывается, женщина может завести любовника-негра. Острые ощущения — превыше всего! Он — вы только представьте себе — чуть ли не единственный здесь, в Монреале, кто может меня понять и сочувственно отнестись к моим маленьким причудам! Я не спорила. Какое мне дело, одобряет ли меня этот болван? Мне хотелось поскорее добраться до дому и отделаться от него. Но он настоял, чтобы я его впустила, а в прихожей… одним словом, — продолжала она срывающимся голосом, — он попытался меня поцеловать и, кажется, заметил, как он мне гадок. И вот тут-то… тут это и произошло…

— Что произошло?

— Да ничего… кроме того, что я в нем увидела.

В ее глазах опять был ужас, и он молча ждал, уверенный, что ее наконец коснулось то, чего он боялся.

— Может быть, я его толкнула, — продолжала она дрожащим голосом. — В прихожей у нас темно, горит только одна маленькая лампочка. Он притянул меня к себе, так что я уткнулась лицом в его пальто. «Ты бегаешь за этими черными выродками, — прошипел он. — Им можно тебя лапать, а мне, значит, и дотронуться нельзя? Что ж, я подонок какой-то?» Голова у него запрокинулась, свет падал на лицо, глаза блестели как стеклянные… совсем безумные белые глаза, безумные от злобы. Как будто я его унизила, низвела не знаю до чего. Он вдруг стал как дикарь. Даже замахнулся на меня, чтобы… ну, что ли, выбить что-то из меня… бить, топтать, пока я не стану грязнее, чем он, чтобы он снова мог почувствовать себя исполненным достоинства. Вы понимаете?