Любовь и Рим (По воле рока)

Элиар не делал попытки встать: он не знал, как себя вести, к тому же сильно ослабел и не был готов ни к какому сопротивлению.

Над ним склонилась девушка — он видел ее грубоватое, с приятной смуглинкой лицо, небрежно причесанные волосы. Она протянула ему воду, и Элиар пил, чуть приподняв голову, а потом, глубоко вздохнув, вновь смежил веки. Девушка не стала мешать ему и ушла, но вскоре вернулась с миской дымящейся каши, осторожно прикоснулась к его плечу, и Элиар вновь увидел ее озорную дразнящую улыбку. Она смотрела на него, пока он ел, не говоря ни слова, и он словно бы чувствовал исходящие от нее волны какой-то бездумной доброты, уюта и тепла. Очевидно, это была одна из тех несчастных, что следуют в обозе, готовят пишу и чинят одежду, заодно давая утеху воинам.

Им не довелось поговорить — явился мрачного вида солдат; он жестом велел Элиару встать и следовать за ним. Тот подчинился и пошел, слегка пошатываясь от слабости; он не смотрел по сторонам и вместе с тем замечал все, что попадалось на глаза. Вокруг лагеря были возведены брустверы из частокола, сделана насыпь, внутри установлены ряды крытых грубым полотном палаток. Элиара втолкнули в одну из них — там, на складном сидении расположился человек средних лет с побуревшим от многолетнего загара обветренным лицом и тяжеловатым взглядом светло-золотистых глаз. Палатка казалась хорошо обустроенной: кровать с матрасом и подушками, ниша для посуды, столик. Это было жилище старшего из трех декурионов, начальника над турмой — разбитого на три декурии конного отряда из тридцати человек.

— Я решил поговорить с тобою первым, — сказал он Элиару, отослав приближенных, — поскольку ты, видимо, из наших.

Элиар кивнул. По выговору он легко признал в собеседнике бывшего соотечественника.

— Ты — беглый раб? — спросил декурион, глядя в упор на изнуренного многодневными скитаниями молодого человека. — Только не лги, поплатишься жизнью!

— Я родился свободным.

— Это не ответ. Где твой дом?

— У меня нет дома.

Воин небрежно усмехнулся, в углах его губ залегли жесткие складки.

— В Риме говорят, — медленно произнес он, — что человек, не имеющий дома, подобен непогребенному мертвецу.

— Я родом из Лугдуна, [23] — сказал Элиар.

— Из Лугдуна? — Декурион на мгновение прикрыл веками странно блеснувшие глаза. — Чей же ты сын?

— Геделиса.

На малоподвижном лице собеседника не промелькнуло никакого особого выражения, лишь глаза выдавали таившиеся где-то там, на самом дне души многолетние воспоминания и чувства.

— Я его знал. Но Геделис давно погиб. И его сыновья тоже.

23

Лугдун — город в Центральной Галлии, ныне — Лион (Франция).

— Не все. — Голос Элиара прозвучал незнакомо, неясно, а негибкое, связанное усталостью тело напряглось, точно перед прыжком.

— Тогда ты был еще мальчишкой… — задумчиво промолвил собеседник.

Элиар молчал.

— У тебя нет клейма?

Молодой человек покачал головой.

— Сними одежду.

Элиар повиновался, сдернув с себя лохмотья.

— Откуда шрамы? Ты воевал? Хотя можешь не отвечать… — И надолго замолчал, что-то обдумывая. Потом спросил: — Как ты очутился в горах?

— Я плыл на Сицилию вместе со спасавшимися от преследований римлянами. Нас настигли пираты; чтобы не попасть в их руки, я прыгнул в воду. Доплыл до берега, потом долго шел и вот…

— Тебе цены нет, — усмехнулся декурион, — проделать такой путь и не попасться, уцелеть. И чего ты хочешь теперь?

— Чего я могу хотеть? — с тихим отчаянием сказал Элиар. — Если ты решил лишить меня свободы, так лучше убей!

Декурион протянул ему короткий военный плащ:

— Возьми. И садись, а то ты едва стоишь на ногах. Когда Элиар сел, его собеседник продолжил:

— Ты добровольно примешь смерть? Сомневаюсь. Из тебя не получится хорошего раба, а вот воин… Времена изменились: воином становится тот, кто является им по сути, и это правильно. Ты умеешь обращаться с лошадьми?

— Да, я с детства ездил верхом. Декурион кивнул.

— Служба в коннице не слишком трудна — это не пехота. И неплохо оплачивается. Нам нужны воины. Я поговорю с префектом [24] — он римлянин, а остальные — из провинций. Если спросят о гражданстве, отвечай, что не имеешь, теперь это не так уж важно. Скажи, что воевал под началом Гнея Помпея, вместе со мной. О прошлом забудь. Ты меня понял?

24

Префект — в данном случае командир алы, эскадрона из трехсот всадников.

— Да, — прошептал Элиар.

— Почему не спрашиваешь, что за войско, куда идем и против кого станем сражаться?

— Мне все равно.

— И то верно, — с усмешкой отвечал декурион, — лишь бы платили. Для начала станешь получать десять ассов в день, а дальше будет видно. — И, помолчав, прибавил: — Запомни, не зря говорят: миг может изменить то, что отняли многие годы.

Через несколько дней Элиара зачислили в конницу, дали лошадь, одежду, оружие и доспехи и выделили место в палатке, где кроме него размещалось девять человек. По приобретенной еще в гладиаторской школе привычке Элиар ни с кем близко не сходился, но приняли его хорошо. Среди воинов конницы не было римлян, только галлы да представители германских племен: так повелось еще со времен Цезаря. За день армия проходила около двадцати тысяч шагов, а разбив лагерь, солдаты дотемна занимались различной работой. Рабов почти не было, все приходилось делать самим: носить дрова, чинить доспехи, чистить лошадей. Немало времени отнимали упражнения: Элиару пришлось научиться вспрыгивать на коня с оружием и без него, ознакомиться с особенностями построения и приемами боя римского легиона. Словом, день был заполнен до предела. Еда не отличалась разнообразием, но ее было вдоволь — хлеб, каша, овощи. Через некоторое время Элиар понял, что ему здесь нравится. Он был сильный, молодой и легко переносил любые тяготы, но дело было даже не в этом. Если большинство гладиаторов имело изломанные судьбы, их вынуждали сражаться друг с другом, для них не существовало иного способа выжить, то в армии объединились люди, в силу каких-то причин не чувствовавшие вкуса к мирной жизни, они были спокойны, уверены в себе и без страха смотрели в будущее.

Хотя Элиар держался несколько обособленно и отчужденно, его считали своим. Он не гнушался никакой работы, трудился всегда сосредоточенно и споро, к тому же во всех его повадках чувствовался талант прирожденного воина. Никто не догадывался о том, что творится в его душе. Он не думал о Тарсии — она просто стояла у него перед глазами: ее измученное лицо застыло и потускнело, а взгляд… О чем он размышлял в ту минуту, когда прыгнул в воду и поплыл прочь от корабля? Во всяком случае, не о ней. Он представлял оковы и невольничий рынок, он не мог пережить это снова, но… Гай Эмилий не оставил Ливию, ему и в голову не пришло спасаться бегством! Где сейчас Тарсия? Над ней наверняка надругались, а потом продали на греческом рынке… В чьи руки она попала? Напрасно Элиар пытался обманывать себя, говоря, что теперь, когда все вроде бы неплохо устроилось, он сумеет накопить денег, найдет и выкупит Тарсию, — в глубине души он понимал, что это ложь. Может быть, ее спасет Ливия Альбина, но только не он. И если совесть — это страх перед самим собой, Элиар сполна испытал этот страх.

Как-то раз, когда он, прервав работу, вернулся за чем-то в палатку, к нему заглянула девушка, та самая, которую он увидел, когда очнулся в лагере. Он до сих пор не знал, как ее зовут, хотя они нередко встречались на территории лагеря. Ее занятие не оставляло сомнений: однажды на рассвете Элиар заметил, как она выходила из палатки одного из центурионов, да и простые конники упоминали о том, что эта девчонка очень покладиста.

И вот сейчас он увидел, что она стоит возле входа и улыбается ему.

— Привет! Элиар кивнул.

— Ты не предложишь войти?

— Входи.

Она вошла и остановилась, глядя на Элиара с неприкаянностью и какой-то особой настойчивой нежностью. Элиар заметил, что сегодня она аккуратно причесана, а на руке блестит дешевый браслет, должно быть, подарок какого-то воина.

— Ты всегда такой молчаливый?

Элиар пожал плечами. Она слегка наклонила голову.

— Теперь ты выглядишь по-другому. Я не сразу тебя узнала, — сказала она. И вдруг прибавила: — Хотя нет… ты остался таким же… Тебе нравится здесь?