Любовь и Рим (По воле рока)

— Наверное, ты тоже голоден? Сейчас я прикажу подать ужин. Уже поздно: оставайся ночевать.

Элиар слабо улыбнулся:

— В твоем доме? Ведь это Рим, а не Греция, госпожа! К тому же мне хочется поскорее увидеть Тарсию. — И вдруг спросил: — А где Гай Эмилий?

Ливия обняла руками плечи.

— Не знаю, — сказала она, облизнув сухие губы. Ее щеки пылали. — За меня прислали выкуп, и я смогла уехать. А Гай остался на острове, у пиратов, и мне до сих пор неизвестно, что с ним стало.

Больше они об этом не говорили; пришла кормилица и унесла ребенка, между тем Ливия велела подать Элиару вина и оставшийся от ужина кусок жаркого.

— Твой муж дома? — спросил молодой человек.

— Нет, — отвечала Ливия, — Луций пошел к моему отцу. Не беспокойся, он не скоро вернется. Садись и ешь, а я расскажу тебе о Тарсии.

Она не упомянула ни о том, что случилось с гречанкой на острове, ни о Карионе. Сказала только, что, несмотря на все уговоры, Тарсия решила жить отдельно и нанялась в мастерскую, где работали женщины, вольноотпущенницы и рабыни, умеющие шить и вышивать золотом. Они выделывали ковры и покрывала с вытканными изображениями зверей и различных мифологических персонажей, а также вышивали на туниках всевозможные украшения. Она сняла квартиру на Субуре и приобрела скромную обстановку.

Элиар слушал, изредка кивая, а Ливия исподволь поглядывала на него, поражаясь переменчивости человеческой судьбы. В те времена в легионы не принимали даже вольноотпущенников — разве что в самых исключительных обстоятельствах, о рабах же не могло быть и речи!

Не удержавшись, она снова спросила о том, как он попал в армию.

Элиар коротко изложил свою историю. После поражения в битве при Филиппах те легионеры Брута и Кассия, что больше не желали воевать, получили отставку, остальным предложили службу в армии триумвиров.

— Мне пришлось признаться, что я не имею гражданства; к счастью, в этой неразберихе никто не стал дознаваться до правды, а поскольку я хорошо говорю по-латыни, да к тому же неплохо обучен воинскому искусству, мне почти сразу присвоили гражданство и зачислили в конницу Октавиана, — сказал он.

— А если все откроется? — спросила Ливия. Элиар пожал плечами:

— Ты знаешь, что будет, госпожа. Только зачем об этом думать?

Ливия согласно кивнула. Что ж, Элиару несказанно повезло, чего не скажешь о Тарсии: вряд ли ее надеждам суждено сбыться, если только она не решится выйти замуж за кого-то другого. Большую часть времени Элиар будет находиться вдали от Рима, к тому же легионерам запрещено вступать в брак; как правило, они довольствуются случайными связями с теми жалкими созданиями, что следуют за войском в обозе, да еще с женщинами из завоеванных стран, которых нередко берут силой.

— Я дам тебе провожатого, — сказала Ливия, — он покажет, где живет Тарсия.

Вернулась кормилица с ребенком, она заявила, что с мальчиков все в порядке, он берет грудь, просто бедняжка слишком ослаблен от недоедания и плохого ухода.

— А где его мать? — решилась спросить Ливия.

— Она умерла, — сказал Элиар. Потом поблагодарил и простился.

Раб проводил его до начала улицы, где жила Тарсия, и объяснил примерный путь.

…Элиар немного постоял, вдыхая городской воздух, от которого уже отвык. Вечер был мрачный, ни луны, ни звезд. Темнота, прохлада и ощущение полной покинутости. Элиару не верилось, что скоро он увидит Тарсию. Он невольно усмехнулся. Долгожданное свидание с нею потребует от него гораздо большего мужества, чем неожиданная встреча с врагом!

Тарсия жила в верхнем этаже громоздкой инсулы. Элиар прошел к дому, с трудом отбиваясь от уличных псов, которые кидались на него со злобным лаем. Он спросил о Тарсии в двух или трех квартирах; наконец неопрятная толстая женщина показала ему дорогу.

Элиар поднялся по шаткой деревянной лестнице, постучал и, заслышав легкие шуршащие шаги, толкнул дверь ногой, обутой в тяжелый солдатский башмак.

Тарсия испуганно замерла на пороге. Ее пушистые рыжие волосы в свете неярко горевшей лампы казались красновато-желтыми, а глаза, выглядевшие почти прозрачными на затемненном лице, влажно блестели. Губы молодой женщины чуть приоткрылись, но она не вымолвила ни слова и стояла, бессильно опустив обнаженные тонкие руки.

Элиар не мог обнять гречанку, ему мешала его ноша. Он сделал шаг вперед и вошел в комнату. Она была такой крошечной, что стоило ему пройти на середину, сразу сделалось почти совсем темно.

Элиар поискал взглядом, куда бы ему положить сверток, и наконец опустил его на стоявший у двери сундук. Потом повернулся к Тарсии и, повинуясь неожиданному порыву, преклонил колена, обнял молодую женщину за талию и приник к ее телу с такой силой, что она едва не упала.

— Я вернулся, — глухо прошептал он.

Она не смогла ничего сказать, лишь положила руки на его голову и тихо поглаживала, чуть покачиваясь; ее лицо было бледно, и щеки мокры от слез.

Они долго молчали; потом Элиар встал на ноги и промолвил, не выпуская ее руки:

— Я даже не знаю, что тебе сказать…

— Не говори ничего. Главное, ты жив и вернулся ко мне. Он помотал головой:

— Есть еще кое-что.

Элиар встал, подошел к сундуку, отвернул края плаща, и Тарсия увидела ребенка.

Она застыла в растерянности, не зная, что и думать.

— Откуда… Что это?!

— Так получилось. — Его светлые глаза жестковато поблескивали, а волевое лицо как-то странно сжалось и помрачнело. — Мать этого мальчика умерла, и мне пришлось взять его с собой.

— Она была… твоей женой? — тихо спросила Тарсия.

— Не только моей.

Сначала он повторил то, что недавно рассказывал Ливии, потом заговорил о другом…

… Элиар увидел Спатиале случайно, когда вместе с другими воинами, еще будучи пленником, сооружал укрепления в неприятельском лагере: она лежала в грязи, ее одежда была изорвана, руки и ноги раскинуты в стороны… Ребенок был рядом; он почти что окоченел и уже не плакал. Элиар склонился над ней: ее мертвые глаза равнодушно и неподвижно смотрели сквозь него в широкое безмолвное небо. Другие воины тоже узнали ее, но никто не мог сказать, как она здесь оказалась и от чего приняла смерть. Обоз был захвачен неприятелем, и участь немногих находившихся там женщин была незавидна…

— Я не мог оставить его умирать, — сказал Элиар, глядя в огонь.

— И ты решил принести этого ребенка ко мне?

— Да. Но если велишь мне уйти, я уйду. — Элиар невольно повторил фразу, с которой некогда обратилась к нему Спатиале.

— Ты знаешь, что я не смогу так поступить, — спокойно заметила Тарсия и спросила: — У мальчика есть имя?

— Нет.

— Ты готов признать его своим сыном?

— Да.

— Садись к столу, — немного помолчав, сказала Тарсия. Она сняла с маленькой печки миску с ячменной кашей и поставила на стол. Потом принесла блюдо с солеными маслинами и другое, с приправленными уксусом овощами, и кувшин с сильно разбавленным вином.

Элиар неловко присел на стул и огляделся. Обстановка была очень бедной: узкая кровать, сундук, два старых ковра, стол…

— Что заставило тебя снять это жилье? — не выдержав, спросил он.

Тарсия усмехнулась. Даже в эти мгновения от нее исходило ощущение удивительного внутреннего покоя.

— Говорят, источником мужества римлян служит их гордость; не пора ли брать с них пример? Что касается обстановки, в которой я живу… Помнится, мой отец говорил: «Простота не есть нищета». Ты меня понимаешь?