Любовь императора: Франц Иосиф

Едва миновала Пасха, как 20 апреля происходит свадьба дочери Елизаветы. С трудом верится, что старшая дочь этой по-девичьи юной, прекрасной женщины уже выходит замуж. Только когда в помещении раздаётся короткое слово «Да», видно, как глаза Елизаветы увлажняются слезами. Эта «женщина без сердца» плачет, когда ребёнок, который, собственно говоря, никогда не был ей близок, покидает родительский дом. Празднества, следующие за этим событием, — приёмы, концерты, торжественные ужины, театральные представления — для Елизаветы не что иное, как путь на Голгофу. В театре дают «Сон в летнюю ночь». «Как это можно, — задаёт себе вопрос Елизавета, — выбрать для новобрачных пьесу, в которой принцесса влюбляется в осла?!» Принц Леопольд замечает в шутку своей жене:

— Может быть, это намёк на меня?

Но нет, ему объясняют, что «Сон в летнюю ночь» дают по традиции по поводу всякой свадьбы. И молодые легко забывают об этом странном обычае. В Мюнхене молодую пару забирает знаменитая роскошная карета короля, которую до сих пор никто не видел. Богато украшенная деревянной резьбой и великолепными картинами на дверцах, она стоила никак не меньше пятидесяти тысяч гульденов. Шесть прекрасных лошадей везут молодую пару в её резиденцию.

Не успели закончиться свадебные торжества, как начинается новая горячка. Уже несколько месяцев в Вене идёт подготовка к открытию Всемирной выставки. Уже воздвигнута гигантская ротонда, а вокруг неё великолепные павильоны с необыкновенными достопримечательностями. На открытие прибыли титулованные особы со всего света, в том числе немецкий кронпринц с супругой и принц Уэльский.

Согласно проводимой Андраши политике сближения с Германией особые почести должны быть оказаны высоким немецким гостям. Они живут в Хетцендорфе и должны прибыть в Пратер после Их императорских величеств.

Сбор ближайшей свиты Франца Иосифа был назначен на одиннадцать часов в салоне императрицы. Все собрались, нет только Елизаветы... Впрочем, и одиннадцати ещё нет. Император беспокойно расхаживает взад и вперёд. В это время обер-шталмейстеру графу Грюнне сообщают, что кронпринц со свитой уже проехал улицу Рингштрассе. А здесь всё ещё ждут, когда часы пробьют одиннадцать. Грюнне докладывает об этом императору. Тот багровеет от злости.

— Невероятно! Как такое могло случиться?! Я приказал, чтобы кронпринц прибыл после меня, а тут такое безобразие... Он прибыл, а меня ещё нет. Кто позволил в нарушение моего приказа отправить кареты раньше времени?

Побелевший как полотно граф Грюнне спокойно заявляет:

— Я, Ваше величество.

Император возмущён:

— Вы мне за это ответите...

Неожиданно рядом с ним появляется императрица. Она вошла незамеченной, когда собравшиеся безмолвно наблюдали неприятную сцену. Она кладёт руку на плечо императора. Слова замирают на его языке, словно она коснулась мужа какой-то волшебной палочкой. Императрица смотрит на него таким просительным взглядом, что гневная складка на лбу Франца Иосифа разглаживается.

— Пожалуйста, давайте не будем больше терять времени. Пойдёмте!

Голос её звучит мягко и спокойно. Император повинуется. И в следующие минуты все присутствующие уже в каретах.

Вереница карет кронпринца задержалась под железнодорожным мостом в Пратере. Императорский кортеж тактично пропустили, сделав вид, что не заметили его. В считанные минуты все собрались возле гигантской ротонды. И лишь когда императорская чета заняла подобающее место, подъехал немецкий кронпринц в белом гвардейском мундире и блестящей на солнце серебристой каске, увенчанной орлом. Император начал говорить и как только вступительная речь закончилась, грянула музыка, заигравшая «Сохрани, Господи», флаги приспустились. Выставка открыта. На протяжении трёх часов императорская чета со своими гостями переходит от экспозиции одной страны к другой, и повсюду её встречают с необыкновенным воодушевлением. В венгерском павильоне при виде императрицы разражается буря восторга, все рады, что прусские господа видят, как любят в Вене императорскую пару. Елизавета и кронпринцесса Виктория сразу же находят общий язык, и завязавшаяся дружба сохранится до конца жизни.

Напряжение, обусловленное торжествами, сильно утомляет Елизавету, и она стремится повсюду, где бы ни была, отдохнуть на лоне природы. Стоит великолепная весна, и императрица любит рано поутру прогуляться в зеленеющий, цветущий, благоухающий Пратер. Вена ещё спит, когда императрица в шесть утра вместе с Марией Фестетич добирается до Увеселительного дома и возвращается назад. В это время ещё не видно зевак, привлекающих к ней всеобщее внимание. Стоит только ей выйти на прогулку позже, как она тут же оказывается окружённой людьми, которые идут следом или впереди неё, раздражая и нервируя императрицу. Не то чтобы она опасается покушения — Елизавета бесстрашная женщина как, наверное, никакая другая императрица и до и после неё; однако когда на неё таращат глаза, она испытывает физические страдания.

В Вену съезжаются государи и князья со всех уголков земли. Чем мельче персона, тем больше она кичится своим титулом. Прибывают, однако, и самые могущественные из европейских монархов. Приезжает даже император Александр II, который, правда, ведёт себя чрезвычайно сдержанно; на его лице почти никогда не заметно даже тени улыбки. Не в силах он устоять лишь перед шармом Елизаветы. Русские аристократы тоже восхищены ею, в их числе и князь Горчаков, маленький, подвижный, враждебно настроенный к Австрии человечек, пользующийся влиянием в России. В свите императора Александра находится и князь Долгорукий, который уже давно мечтает о графине Фестетич и теперь просит её руки. Однако Елизавета заявляет ей:

— Развлекаться я вам разрешаю, а влюбляться и тем более выходить замуж — и не думайте! Я не желаю, чтобы вы покинули меня ради чужого человека!

Звучит это эгоистично, но всё же Мария Фестетич чувствует себя польщённой, и в борьбе с самой собою ей удаётся преодолеть зарождающуюся симпатию к князю. Императрица одерживает победу, и князь отступает. Но русские прозорливы. Однажды к графине подходит граф Шувалов и говорит ей:

— Здесь при дворе у вас много врагов — у вас и у императрицы, этой достойной поклонения женщины. Я думаю, вам ставят в вину то, что вы обе благоволите к Венгрии.

Мария Фестетич смеётся и думает: «У русских неплохие шпионы». Затем она спешит к ужину, где уже собрались все, включая императора и императрицу. Нет только лишь Эдуарда Уэльского и принца Альберта, пользующегося всеобщей любовью.

Императорская чета не знает покоя, даже Франц Иосиф признается однажды:

— Я изрядно устал и на некоторое время охотно сказался бы больным, как говорят в армии.

24 июня прибывает императрица Августа Германская, которая доставила послание кайзера Вильгельма, это знак огромного перелома, произошедшего в отношениях Австрии и Германии за последние годы. Высокая фигура императрицы импозантна, но Августа чрезмерно накрашена и разряжена и выглядит несколько вычурно и напыщенно. В отличие от Елизаветы, она говорит очень громко и с немалым пафосом, и уже через четверть часа придворные окрестили её «иерихонской трубой». Однако императрица Августа — натура по своей сути честная и благородная — вскоре, несмотря на всё её своеобразие, завоевала сердца присутствующих, и когда она уезжает, придворные заходят так далеко, что с обычной издёвкой выставляют её образцом всех монарших добродетелей и ставят в пример Елизавете.

Если прежние визиты были скорее обременительными, визит властителя Персии, который прибыл 30 июля, повеселил весь двор. Шаху уже приходилось слышать о красоте императрицы, и он, привыкший постоянно находиться в окружении самых очаровательных женщин своей страны, сгорал от любопытства.

Когда шах впервые увидел императрицу, на ней было белое, затканное серебром, платье со шлейфом и лиловым бархатным поясом, а в распущенных волосах сверкала диадема, украшенная бриллиантами и аметистами. Шах в первый момент ошеломлённо замер перед нею, затем надел очки в золотой оправе и принялся невозмутимо разглядывать её с головы до ног, не обращая внимания на стоящего рядом с ней усмехающегося императора, а под конец обошёл вокруг неё, не переставая повторять:

— Боже мой, как она хороша!

Шах до того увлечён созерцанием, что императору приходится тронуть его за рукав, напоминая, что ему следует, предложив Елизавете руку, проводить её к столу. В первый момент властитель Персии не понимает, что от него требуется, но потом на него находит просветление: он берёт Елизавету под руку и провожает в столовую. Она веселится от души, а император замирает от страха, опасаясь, что в любую минуту она может прыснуть от смеха. За столом ситуация ещё более усугубляется. За креслом шаха стоит его великий визирь, с которым он то и дело разговаривает по-персидски. Подают рыбу, а к ней зелёный соус в серебряном соуснике с разливательной ложкой. Шаху он кажется подозрительным, слишком напоминающим ярь-медянку [51] . Он накладывает себе в тарелку соус, пробует и, состроив гримасу, невозмутимо возвращает его обратно в соусник. Елизавета тем временем с преувеличенным интересом разглядывает портрет императора Франца, висящий на стене напротив неё. Но долго рассматривать картину ей не удаётся: шах наклоняется к ней и принуждает её взять бокал с шампанским, чокнуться с ним и выпить. Съел шах мало, большинство блюд показалось ему слишком непривычным, но когда подошёл лакей с серебряным блюдом, полным душистой клубники, он взял из рук лакея блюдо, поставил перед собой и съел его содержимое, все до последней ягоды. Больше всего позабавил Елизавету эпизод со старым графом Гренневилем, некогда всемогущим генералом-адъютантом императора, а ныне обер-камергером, предоставленным в распоряжение шаха. Когда шах поехал в Пратер в открытой карете, он не разрешил Гренневилю занять место рядом с собой, а велел устроиться напротив, спиной к кучеру. Поскольку пекло солнце, шах любезно вручил ему белый зонтик, который графу надлежало держать над владыкой. Нужно было знать Гренневиля, чтобы понять, чего это тому стоило...

51

Ярь-медянка — зелёная краска.