Любовь на все времена

Она осмотрела каик, в котором сидела. При свете факелов, горевших на мраморной пристани, около которой стояли лодки, можно было кое-что разглядеть. Она не очень хорошо рассмотрела наружные борта каика, но ей показалось, что они покрыты темным лаком, а декоративная резьба инкрустирована пластинками из золота. Уключины лодки — серебряные, как и рукоятки весел. Посмотрев вверх, она увидела голубые, синие, серебряные и золотые полосы лодочного тента. Низкое сиденье внутри обтянуто темно-синим шелком и обложено подушками таких же цветов, которые были на тенте. Эйден вздохнула и подумала, долго ли ей придется сидеть и ждать Явид-хана. Неожиданно для себя она заснула, убаюканная мягким покачиванием лодки.

Явид-хан долго смотрел на женщину, спящую в его каике. Темный шелк дивана оттенял ее светлую кожу. Обычно суровые черты его лица смягчились улыбкой. Как спокоен ее сон, но ведь, в конце концов, у нее не было страшных воспоминаний, которые населяли его сны. Он вошел в лодку и тихо приказал гребцам:

— Поехали.

Умело маневрируя, гребцы вывели каик в главный пролив, называемый Босфором. Потом спокойными и ритмичными движениями погребли на север, туда, где Босфор заканчивался, вливаясь в Черное море. На этом месте и стоял дворец Явид-хана, обращенный в сторону его родины, Крыма.

Он посмотрел на Эйден, протянул руку и потрогал один из ее локонов. Волосы были похожи на расплавленную медь и мягки на ощупь. Он не знал, какого цвета ее глаза, но мать султана уверяла его, что они светлые. Не такие небесно-голубые, как его собственные, но тем не менее светлые. Светлая кожа, рыжие волосы и светлые глаза. Никогда раньше не видел он женщин, похожих на нее, хотя, несомненно, он видел множество блондинок. Такой была его собственная мать, но цвет волос этой рабыни был удивителен. Он решил, что ее лицо ему нравится. Она не красавица, как валида Hyp У Бану или султанша Сафия. У нее нет надутых губок и детской миловидности, свойственной многим молоденьким женщинам. Нет, ее лицо гораздо привлекательнее, с высокими скулами и подбородком с ямочкой. Она высокая, но неширокая в кости. Ему было интересно, какой у нее голос, и говорит ли она на языке, который был бы ему понятен. Новая женщина полна неизвестности и интересна для изучения. Какая жалость, подумал он, что в этот период жизни его не интересуют женщины. Он жалел, что не мог сказать об этом султану, но от подарка величайшего правителя мира нельзя отказываться. Он понял, что, увидев эту женщину, Мюрад неохотно расстался с ней.

Бедный Мюрад. Он громко засмеялся, и Эйден вздрогнула, проснулась и села с пылающими щеками и изумленно открытым ртом. Явид-хан протянул руку и снял тонкую материю, которая едва прикрывала ее лицо. Он взял в ладони ее лицо, поглаживая пальцами нежную кожу, и тронул большим пальцем ее губы. На него смотрели широко открытые глаза. Он увидел, что они серебристо-серые.

— Ты говоришь по-турецки? — тихо спросил он.

— Учусь, — медленно ответила она.

— Скажи, на каком языке ты умеешь говорить?

— На нескольких. На моем родном английском, на французском…

— Я говорю на французском, — сказал он, переходя на этот язык. — Моя мать — француженка.

— Вот почему у вас голубые глаза. Явид-хан почувствовал, что опять улыбается.

— Вот поэтому они и голубые, — согласился он.

— Куда мы едем, мой господин? — Эйден вдруг вспомнила, как должна вести себя.

— Твоим новым домом будет дворец, который стоит в том месте, где кончается Босфор. Из дворца ты сможешь увидеть Черное море.

— Все это так чуждо мне, — тихо сказала она.

— У тебя есть служанка? Ты будешь первой женщиной в этом доме.

— Дей Алжира послал меня в Стамбул с евнухом по имени Джинджи. Если можно, господин, мне бы хотелось, чтобы рядом со мной были женщины. Мне непонятно, почему одевать, раздевать и мыть меня должен мужчина, даже если он и не мужчина…

— Мы пошлем завтра этого Джинджи на рынок, чтобы он купил для тебя нескольких служанок, — ответил Явид-хан.

— Мой господин, не могу ли я сама поехать в Стамбул? Не потому, что я не доверяю Джинджи, а просто мне хотелось бы самой выбрать этих женщин. Джинджи недостаточно хорошо знает меня, чтобы подбирать мне подруг.

— Не вижу ничего плохого в этом, — ответил он, — при условии, что у тебя будет должное сопровождение. Каких женщин ты бы предпочла?

— Не знаю точно, но, вероятно, таких, как я, которые недавно попали в рабство и всего боятся.

Ее слова заставили его задуматься. Ему понравилась ее доброта.

— Ты боишься меня?

Его голубые глаза с любопытством рассматривали ее.

— Да, — честно призналась она.

— Не нужно бояться. Объясни, откуда этот страх?

— Не знаю, чего мне ожидать от вас, мой господин. Год назад в это время я была девушкой, оплакивающей смерть своего отца, который был моим единственным родственником. Семь месяцев назад моя королева выдала меня замуж. Около трех месяцев назад меня похитили и продали в рабство. В последний год все происходило так быстро. До того времени моя жизнь была спокойной и упорядоченной. А теперь я сижу в лодке с незнакомым человеком, который, как мне говорят, будет моим хозяином. Мне страшно, господин. Разве вам непонятно, почему?

— Тебе не нужно бояться меня, Марджалла. Я буду совершенно откровенен с тобой, когда скажу, что, если бы ты не была подарком от моего сюзерена, я бы не принял тебя. Но выбора у меня нет. Ты будешь жить в моем доме, и я постараюсь, чтобы ты была счастлива и чтобы тебе было спокойно, насколько это возможно при данных обстоятельствах.

Слова сорвались с ее губ прежде, чем она подумала:

— Вы не любите женщин, мой господин? Она слышала, что есть такие мужчины. Явид-хан не обиделся, этот вопрос развеселил его.

— Ты спрашиваешь, не предпочитаю ли я храм Содома храму Венеры? Отвечаю — нет. Мне очень нравятся женщины.

— О! — Лицо Эйден вытянулось. Он не хотел ее. Еще одно унижение. Снова в этой игре она оказалась проигравшей. Казалось, победителем был только Кевен Фитцджеральд, пусть сгорит его проклятая душа в аду. Потом обида оттого, что он отвергает ее, начала стихать, и новая мысль пришла ей в голову.

— Если вы не хотите меня, мой господин, почему бы вам не обратиться к моей семье за выкупом. Мы очень богаты, и мой муж хорошо заплатит, если меня вернут.

То, что было сказано раньше Сафией, не имело значения. Лучше в Англии вынести позор пленения, чем оказаться проданной из дома Явид-хана. Ведь она ему не нужна.

— Продать женщину — подарок султана, даже если она продана на родину, — нарушение этикета, Марджалла. Тон, которым это было сказано, не сулил никаких надежд. Он сидел, глядя перед собой, не дотрагивался до нее и не говорил с ней больше до тех пор, пока они не приехали во дворец. Потом он провел ее от каика через темный сад в дом, где дожидался Джинджи. Пока евнух суетливо бросился вперед, надувшись от собственной важности, принц прикоснулся к ее лицу и тихо сказал:

— Спокойной ночи, Марджалла. Надеюсь, ты будешь хорошо спать.

Следя, как он уходит по коридору, она почувствовала легкое сожаление. Что он за человек? Что ему нужно от нее? Если она не нужна, почему он настаивает на том, чтобы она осталась в его доме? Будет ли султан на самом деле оскорблен, если ее семья выкупит ее у Явид-хана?

Неужели великий правитель будет помнить пленную рабыню?

— Почему ты не идешь с ним? Ты уже рассердила его? — негодовал Джинджи. — Нельзя обижать великого принца.