Любовь нас выбирает

— У меня профессиональная камера. Я… — не дает договорить.

— Тем более, — закрывает своим телом весь процесс. — Не мешай, когда работает зверь, и присядь там.

Приходится вернуться на указанное место и молча ждать. Но… Не долго.

— Ешь, — выставляет перед моим носом глубокую пиалу со «слюно-мне-пускающим» запахом, вытягивает ложку, по-моему, из своего заднего кармана, улыбается и подмигивает. — Bon appetit, Надежда. Как закончишь свой ночной жор, поставишь грязную посуду в раковину и отправляйся, куда пожелаешь, спать.

Похоже, зверь собирается на выход:

— Макс?

— Что еще? — с глубоким выдохом мне отвечает. — Надь, я реально устал. Ты устроила сегодня мне и забег, и стресс-испытание, и ночную готовку, и…

— Посиди, пожалуйста, со мной. Поешь, прошу. Я так не могу, ты приготовил, а сам уходишь.

— Боишься, что отравлю?

По моему взгляду, думаю, он хорошо читает, какое слово у меня сейчас юлою вертится на языке, но:

— Не стоит. Я не убийца сладеньких маленьких куклят имени семейного подряда Андрея и Галины Прохоровой, Надежда Андреевна. Ешь и укладывайся спать. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. Максим?

Останавливается в дверях, громко вздыхает:

«Как ты надоела, Наденька!»,

Лицом, естественно, не поворачивается ко мне.

— Спасибо. За, — он так внимательно слушает меня спиной, что я основательно заикаюсь, — о-о-дежду и с-с-суп. Максим, извини, что вторглась…

Он хмыкает? Передергивает плечами? Что Макс сейчас делает?

— Не за что, кукла. Всякое бывает! Я для тебя всегда сварганю вкусненькое, для родни, как говорится, всегда готов…

Морозов покидает кухню, а я тут остаюсь в гордом одиночестве! Сижу на высоком барном стуле — раскачиваю ножки, с опущенной головой прокручиваю ложкой по часовой стрелке в полной суповой посудине, а затем, услышав хлопок закрывшейся наверху двери, начинаю голодным одичалым зверьком насыпанное есть. Ах, как это божественно! Просто охренеть как… Хорошо! Ммм! Спасибо-спасибо, спасибочки! Или я слишком голодная, или Макс нашел уникальный рецепт этого, чего это, что это вообще такое? Обалдеть!

Держу во рту ложку — жую, посасываю металл с привкусом употребленного бульона, двумя руками туда-сюда кручу опустошенную пиалу, дурную голову дурными мыслями гоняю.

Ничего не получается. Не выходит. Нигде! Ни в столице, ни в родном городе, везде одно сплошное «молоко», все мимо. Такое впечатление, что я кем-то заговорена или основательно проклята. Ни в личном, ни в рабочем поле нет никаких движений, полный штиль. Кроме того, сегодня или уже вчера соврала отцу. Нет у меня никаких подруг и знакомых, в городе никого больше не осталось — одна, как перст. Сижу в абсолютной тишине, ночью, в огромном дедовском доме, с заклятым детским родственником-другом-врагом. Вот же тварь, ты, Надя!

— Ты издеваешься, кукла?

Подскакиваю на стуле. Зверь по-охотничьи подкрался, стоит позади меня и сильно дышит в мой затылок:

— Три ночи! Надь, у тебя с режимом сна проблемы или ты просто решила доконать меня…

— Где ты был?

Морозов подходит к фильтру и набирает полный стакан воды:

— На втором этаже, по-видимому, в старом кабинете твоего деда, на досуге, перед сном изучал вашу семейную богатую библиотеку. И ты знаешь, сейчас уже штудирую четвертый том «Войны и мира». Надо было в школе, но там я был занят одним кукленком.

Я, кажется, закатываю глаза, а зверь тут же исправляется:

— У меня их было много, Надя. Слишком! И все куклята, как на подбор третий, четвертый, правда, был один второй! Шпилил их направо и налево, а надо было небо и деревья изучать. Поэтому, не принимай мой словесный поток на свой счет. Никогда! Это абсолютно лишнее. Поверь, кукла, в твоей прекрасной жизни такое точно не пригодится, а нервную систему основательно посадишь… Век воли не видать!

— Все эти годы, Максим. Я это имела в виду. Что ты делал? Где жил, что видел? Как сложилась твоя судьба?

— Сейчас об этом хочешь поговорить? Прямо сейчас, в четвертом часу утра? Надя, Надя, Надя! Не поздновато? Тебе завтра на работу не надо или ты на папочкиных дивидендах выживаешь? Золотая надежная, как отцовская шея, Надя-Наденька-Надежда!

— Я жила в столице, Морозов. Там, там, — демонстративно сглатываю и отворачиваю лицо, не хочу его зрительного контакта, не выдержу — мне стыдно перед Максом, — там плохо, зверь. Очень! Мне было плохо. Я сбежала оттуда из-за сексуальных домогательств своего шефа и абсолютно ничего в своих профессиональных занятиях не добилась. Под крыло к родителям вернулась… Я — посредственность, никто, бесперспективная лимита… Я…

— Я женился, кукла, через два года после твоего отъезда, а затем неожиданно присел. Я былл в тюрьме, Надежда. Полтора года — слишком долгие восемнадцать месяцев в неволе. Моя статья — умышленный поджог! Такая вот усмешка доли. Я — пожарник, Надя, в крепкой и дружной семье всеми уважаемого пожарного. Кость в горле у своих родителей, стыд и позор семьи, и этот, как его, человек в телогрейке, зэка. Вот только три недели назад вышел на свободу. Пока отбывал срок, с женой развелся, а все, что нажил — там немного было, я, как оказалось, не способный и в этом направлении тоже, истратил на судебные издержки, штрафы, компенсации. Лишился всего — жены, квартиры, машины, любимой работы, простого уважения. Живу в гостях у Прохоровых, на прямом иждивении своего неродного отца, пытаюсь заслужить утраченное доверие родной матери, параллельно вкалываю на общественно-полезных «подай-принеси» работах и ищу хоть какое-то занятие по душе. Я — недоповар-неудачник, Надь, который готовит в час ночи богатенькой зажравшейся девчонке на кухне в наследном доме ее деда по отцовской линии… Вот и…

— Я серьезно, а ты, как обычно. Пошел ты, Макс! — резко вскакиваю со своего места, с грохотом стул на пол опрокидываю. Отталкиваю ногой, швыряю грязную ложку в раковину и выбегаю из тесного от его присутствия помещения.

Заскакиваю в первую попавшуюся комнату и тут же замыкаю дверь на все доступное количество оборотов:

«Зачем ему открылась? Жаловалась на жизнь зачем? А главное, ЕМУ! Ему твои метания зачем, Надежда?».

Все просто! Хочу, чтобы пожалел, чтобы Максим пожалел. На жалость к зверю набивалась?

Утром просыпаюсь от осторожного, но настойчивого стука в дверь:

— Ты там не повесилась, Надежда? Кукленок? Тук-тук!

Что он хочет? Чего еще? Половина восьмого! Утра? Он что? Такая ранняя пташка или у него разыгралась почечная колика или воспалился долбаный аппендикс?

— Что? — распахиваю дверь, забыв «запахнуть» его штаны и свою расхристанную рубашку. — Чего тебе?

— Надя, — наглец моего вида не стесняется. — Твою мать! Ты опять? Я же попросил! Сука! Сейчас приедет мой отец.