Любовь нас выбирает

— Надзорный орган за твоим недоморальным обликом, Максим?

— Ха-ха! Но, — тянется рукой к моему бедру — указывает, что мне следует закрыть, я отхожу в сторону, а там основательно прикладываюсь о дверной косяк плечом. — Застегнись на все пуговицы, а то тебя и меня заодно мой папа заругает. Я не намерен еще присесть за развращение малолетних девочек…

— Я не буду давать ложные показания. Ты на такое не способен. Не переживай! А я, Максим, не ябедничаю!

— Ты меня не знаешь, кукленок! Я — садист и сексуальный извращенец. Хочешь доказательств? — на меня как-то грозно надвигается.

— Нет, не хочу! — выставляю обе руки перед собой.

Нас прерывают? Звонок? По-видимому, «Папа Юра», Макс? Беги, открой дверь!

— Прохорова, я прошу. Надь, не подводи меня. Я на испытательном сроке. Слышишь? — он без конца оглядывается на меня и одновременно с этим направляется вниз, чтобы открыть своему отцу. — Пожалуйста, Надежда! Прошу!

Глава 5

— Привет! — улыбающийся Велихов протягивает мне руку. — Спишь еще, Макс?

Не помню, чтобы договаривался с Гришей о встрече. Чего это он? Я, конечно, под надзором, но не адвокатским же. И потом, я, если можно так сказать, абсолютно чист перед законом, все-все выполняю — не каверсую, не высовываюсь — просто не с чем, гол, как сокол, на ближайшие полгода, а может и на более долгий срок. С каждым днем времени становится все меньше, и я этому бесконечно рад. Но…

— Здорово! Тебе, как погляжу, не спится или со своих гулянок чешешь? Ты зачем приехал? Это то, о чем я подумал? Есть что-то о Ризо, о моем сыне? Новые факты появились?

— Нет, увы, тут по нулям. Пока ничем порадовать не могу, Максим. Прости. Совершенно по другому поводу. Думаю, все же не менее приятному. Впустишь или на уютном аглицком крылечке будем разговаривать? — адвокат-плейбой двумя пальцами, тем самым пошловатым жестом, стягивает темные очки, прищуривает глаза и дебильно скалит зубы. — Ты занят, что ли, Макс, или все-таки проявишь гостеприимство? В любом случае не задержу. Вопрос пяти минут. И я думаю, что это тебя «ого-го как» заинтересует. Как там, на блатном жаргоне, зуб даю!

Нет новостей оттуда, Гриша! Все остальное — нет, не заинтересует! Как долго ждать чего-нибудь существенного, полезного, нужного? Кто бы сориентировал в этом направлении?

— Проходи, — со вздохом отползаю в сторону и вытягиваю свою руку, указывая утреннему неожиданному посетителю направление. — Гриш, а какие вообще подвижки в моем деле? Есть что-то, чем мог бы поделиться со мной? Рад любой инфе.

— Макс, это так быстро не происходит. Ты должен понимать, что там крепкий тыл и отлаженная система, и к тому же, большие-пребольшие деньги. Ты хочешь законно и юридически грамотно, это — долго, медленно, но надежно…

— Гриша, я просто хочу своего сына, — шепчу, помня о присутствии в доме Прохоровой. — Желание естественное и неизменное. Поэтому законность всех наших действий, которые приведут меня к родному мальчишке, если честно, не очень-то и заботит. Пойду на все!

— Не хочу знать об этом, Максим. Не впутывай в такое дерьмо…

— Дерьмо? Это моя жизнь, Велихов. Если не хотел запачкаться, на хрена тогда соглашался?

— Хотел другу помочь. Но повторяю еще раз, Морозов. Законно, по процедуре, с грамотной защитой, по всей строгости и справедливости — не вопрос! А вот все остальное — слежка, воровство, растягивание ребенка в разные стороны, запугивание, шантаж, подставы и провокации, и, прости за смелость, вероятное лишение свободы и, возможно, жизни одного из фигурантов дела, в мои планы вообще не входят. Я доходчиво сейчас обрисовал тебе свою позицию по этому вопросу? — осматривается в холле и разводит руками. — Куда в этом царстве мне можно пройти? Сориентируй, будь любезен.

— Сюда, — указываю рукой на кухню. — Чай, кофе, вода? Что предложить?

— Одну сигаретку и чашку кофе.

— Как пожелаешь!

Оглядываюсь по сторонам и по-воровски прислушиваюсь — там, на втором этаже, царит тишина и спокойствие. Надеюсь, что мозговая деятельность кукленка загрузилась и достигла оптимального уровня ее возможностей, а значит, эта дама не высунет свой нос до тех пор, пока мой гость отсюда не уйдет.

Кидаю на стол пачку сигарет и следом направляю зажигалку:

— Угощайся, а вот кофе надо подождать, — шаркаю старческой походкой к кофеварке. — Присаживайся.

— Угу. Нет проблем, никуда не тороплюсь. Сегодня день визитов, отдыхаю от уголовных дел и навещаю своих подопечных. Решил вот начать с тебя, Максим. Как ты тут? Как успехи в трудоустройстве?

— На хрена про это спрашиваешь, если и сам все прекрасно знаешь, — отворачиваюсь и выполняю ежедневный утренний ритуал — банка кофе, очищенная вода, сухая ложка, сахар и любимая кофеварка!

— Я из вежливости, — лица не вижу, но предполагаю, что Велихов сейчас улыбается.

— Или просто позлорадствовать решил, — пытаюсь друга больно уколоть. — Других же развлечений у Гриши-адвоката нет!

— Макс, уймись, будь любезен, прекрати выплескивать свой яд, выдохни и останови ультрафиолетовые лучи своего негатива, которыми ты выжигаешь все свое настоящее и возможное будущее людское окружение. Если честно, противно наблюдать твой ненавидящий взгляд. Мы знакомы с тобой хрен знает сколько лет, еще с лицея, я хоть раз позволил себе какую-то гадость из разряда «утопи друга»? А? Мне почему-то кажется и помнится, что однозначно… НЕТ!

— Гриш, все очень осточертело, просто край — настолько, что не передать словами. Устал, как попугай, каждому повторять, что бывших зэков неохотно приглашают на работу, а если уж совсем откровенно… Блядь! Да нас просто не берут. И дело даже не в номере статьи, по которой был осужден и отбывал наказание, а так просто по жизни сложилось. Отсидел-откинулся, значит, умеешь там выживать, заслужил какой-никакой авторитет на зоне. Ну, что ж, тогда иди, любезный, за новой ходкой, там государство и прокормит, за каким хреном сдалась тебе вольная жизнь. Это если вкратце. Тяжело, практически невозможно, начать все с твоего любимого чистого листа.

— Я понял, понял. Мне жаль, Максим. Но… Тяжело — не отрицаю, но не невозможно — стопудово. Ты погоди со своими выводами в отношении людей, не кипятись. Три вольные недели — это точно не срок. Все только начинается, братуха. Не пропадай и звони, а то я чувствую себя бабой, вешающейся тебе на шею.

— Извини. Блядь, — хмыкаю и продолжаю, — я только сейчас и делаю, что извиняюсь и оправдываюсь. Причем абсолютно неважно перед кем. Всем-всем насолил, всем-всем чего-то должен, хотя не помню, что когда-нибудь вообще что-либо занимал.