Любовь неукротимая

День близился к вечеру, и они сидели вдвоем в продолговатой галерее Сомертон-Парка. Огромное помещение с высокими потолками было уставлено удобными скамьями с мягкой обивкой, банкетками; находилось там и фанерованное орехом фортепьяно, рядом с которым стоял мягкий стул. Противоположная стена представляла собой ряд высоких окон, между которыми располагались портреты и пейзажи в золоченых рамах.

Но Габриэля заинтересовал лишь один холст, стоявший прямо перед ним на мольберте.

Пенелопа улыбнулась ему, открывая крышку керамической емкости цилиндрической формы размером с большую тыкву.

– Когда я только начала проводить беседы с бывшими солдатами, то понятия не имела, как с ними обращаться. – Опустив руку внутрь, она достала мешочек объемом не более грецкого ореха. – Зачастую мы просто разговаривали о жизни, о самых разных вещах. А потом они узнали, что я своего рода художник, – Пен проткнула мешочек булавкой, – и попросили меня показать что-нибудь из моих работ.

Из крошечной дырочки просочилась красная краска, и Габриэль ощутил отчетливый запах льняного масла. Пенелопа выдавила несколько капель на деревянную палитру, а после зажала мелкое отверстие пробкой, прежде чем поместить мешочек обратно в емкость.

– После нескольких долгих и содержательных бесед об искусстве джентльмены пожелали взглянуть на мои работы. Поэтому я написала несколько картин специально для них. – Она вынула другой мешочек, на этот раз – с зеленой краской. – А после я убедила их попробовать нарисовать что-то свое и через несколько недель открыла для себя множество интересных вещей.

Пенелопа достала желтую краску.

– Понимаешь, я ведь к тому моменту уже знала, что мне самой становится значительно легче во время занятий живописью. Я словно излила свои эмоции на холст, когда попробовала впервые. К счастью, – она лучезарно улыбнулась ему, – мелодраматические работы своей юности я уже уничтожила.

К цветам на палитре прибавился и синий.

– Итак, некоторые бывшие солдаты взялись за кисти. И в их работах я со временем начала отмечать характерные символы. Многие воплощали в живописи свои эмоции. И когда эти чувства оказывались на холсте, солдаты отделяли свое внутреннее состояние от готовой картины и с легкостью обсуждали собственные переживания. – Пенелопа добавила фиолетового цвета. – А остальные во время работы просто освобождались от черных дум и весь оставшийся день чувствовали себя прекрасно.

Габриэль скрестил руки и задумчиво наклонил голову.

– И ты хочешь, чтобы… я изобразил свои чувства?

Она улыбнулась и добавила к палитре еще один цвет.

– Я верю, что уже один процесс создания произведения искусства способен помочь человеку настроиться на позитивный лад. И изучение собственных картин в ряде случаев способствует пониманию самого себя. И я считаю, что порой творческая работа может помочь нам разобраться в своих чувствах, даже если мы сами того не желаем. А когда мы видим свои эмоции со стороны и вполне объективно, то можем побороть их.

Последняя капля – на сей раз белая – и Пенелопа закрыла емкость.

Поместив палитру рядом с мольбертом, она взяла кисти.

– Лилиан просила записывать мои выводы, – говорила Пенелопа, распушая пальцами тонкие волоски соболиного меха. – Но даже если я это сделаю, представляю, каким смехом зальется все Лондонское королевское общество, едва прочитав заголовок. Праздная вдовушка пытается выглядеть выдающейся личностью.

Габриэль посмотрел на Пенелопу, занятую кистями и красками, и пылко рассказывающую об открытых ею способах лечить людей от страданий – таких людей, как он. Неужели она не понимает, что она и есть выдающаяся личность? И более того – Пен умела искренне сочувствовать, была по-настоящему доброй. Холодный рассудок ученого оказался бы бесполезен хотя бы без толики тех качеств, которых Пенелопе хватало с избытком.

Однако выразить все это сейчас было непосильно для Габриэля, поэтому он выдавил сухую фразу:

– Ты все-таки хочешь, чтобы я изобразил свои чувства.

Пенелопа сжала губы, но уголки все же приподнялись в улыбке, несмотря на ее попытки выглядеть серьезной.

– Уверена, это поможет тебе.

Габриэль фыркнул, опустив руки, и подошел ближе к мольберту.

– Сомневаюсь, что родился великим художником.

Пенелопа накинула халат поверх платья.

– В каждом живет художник.

– Только не во мне, – упирался Бромвич. – У меня крайне скудное воображение, уверяю тебя.

Она приподняла бровь, завязывая пояс.

– Не сомневаюсь, мы найдем для тебя что-нибудь вдохновляющее.

Габриэль перевел дыхание. Пенелопа теперь не смотрела на него, всецело увлекшись подготовкой кистей. Он знал, что она говорила без намеков, но, наблюдая ее грациозные движения, подумал: «Ты, Пен. Ты можешь вдохновить меня на все что угодно». И Габриэль готов даже рисовать, если она того пожелает. Ради нее он готов петь. Да, для нее он готов возвести дворец, один он, своими собственными руками! Он бы сам отесал каждый камешек. Ложкой.

– В любом случае я буду писать сегодня, – сказала Пенелопа, отвлекая Бромвича от его мыслей. – А музой моей станешь ты.

– Что?

– Я много думала о твоих многочисленных симптомах. Хоть они и являются частью сложного целого, но я намерена атаковать их поодиночке. И начну с головокружения, которое ты испытываешь на балах.

– Вот как. – Габриэль схватился за кисть с длинной ручкой. Но шутить было проще, чем совладать с узлом страха, растущим у него в солнечном сплетении.

Пенелопа рассмеялась и отобрала у Габриэля его «оружие».

– Помнишь, я рассказывала об ассоциациях, которые отсылают наш разум к тому или иному пережитому опыту?

Бромвич кивнул.

– Полагаю, каждый раз, когда ты входишь в бальный зал, твой разум связывает нечто совершенно безобидное с чем-то ужасным, ассоциирующимся с опасностью, и заставляет твое тело реагировать соответствующе, хотя ты прекрасно понимаешь, что ничего страшного не происходит.

Габриэль нахмурился. Чем отчаяннее он хотел, чтобы стратегии Пенелопы сработали, тем больше запутывался: ее объяснения с каждым разом становились все более непонятными.

– Как такое возможно?

– Мне кажется, что нечто, с чем ты столкнулся на балу, напомнило тебе об опасности: это может быть цвет или форма чего-либо, запах или звук… И с тех пор на каждом балу ты невольно вспоминаешь об этом, что и вызывает головокружение.

– Интересная теория.

«И пугающая», – мысленно закончил он. Если его разум и организм реагировал так на балы помимо его сознания, то как с этим бороться?

– Допустим, ты права. И как же нам отучить мой разум посылать мне эти сигналы?