Любовь по требованию и без...
Шрифт:
Глава 26
Марьяна курила, сердито выдувая дым и смотрела на меня круглыми, осуждающими глазами. Я вздыхала, маялась, отводила взгляд и снова вздыхала.
– Ну…? – выдала, наконец, подруга, докурив сигаретку. – Это что я сейчас видела?
– А что? – не придумала я сказать ничего лучше. – Имею право.
Заулыбалась, вспомнив, как Эрик, узрев всю эту толпу в своей спальне, укутал меня одеялом, чмокнул в нос и поднялся с кровати во весь свой голый рост.
Молча
Ну да ладно, я ее очень даже хорошо понимаю – когда на тебя идет такой мужик, волей-неволей и слюнки потекут и облизываться начнешь.
В итоге, в комнате остались только мы с Эриком, да Маря с Игорьком. Тот, правда, попытался мою подругу утянуть к двери. Но разве этот разозленный монумент сдвинешь с места, если она того не желает!
– Барышня, - подойдя вплотную обратился к ней Эрик, - не хотите нас покинуть?
– Да я только приехала! – возмутилась Марьяна и протрубила в мою сторону:
– Снежанка, пять минут тебе на сборы. Время пошло.
После чего небрежно отвернулась и величественно выплыла из комнаты.
И вот теперь пилила меня взглядом и требовала объяснений.
– Ты хоть поинтересовалась, к кому в койку прыгаешь? – ядовито процедила, снова закуривая.
Вообще-то, еще как поинтересовалась, и точно знаю, с кем меня опять свела шутница-судьба. Но на всякий случай сделала большие глаза и прошептала:
– Он что, преступник и скрывается от закона?
– Хуже, – Маря нахмурилась, с усилием выбралась из кресла и мягкой неслышной поступью, которая меня всегда поражала в таком крупном теле, прокралась к двери. Резко распахнула и высунула голову в коридор.
– Никого.
– удовлетворенно вздохнула, вернулась на место и зашептала, приблизив губы к моему уху:
– Эрик твой, мать его женщину, много лет работал в особом отделе в одной очень интересной структуре. Очень-очень интересной и очень-очень государственной. И был там не просто мальчик подай-принеси, а очень ценной персоной.
А потом его уволили. Внесли в черные списки и он уехал из страны. Но, судя по всему, кое-какие отношения у них остались. У особого отдела и Эрика твоего. Я после того, как Мишаня мне кое-что нарыл в своих базах, еще и к отцу съездила и поговорила с ним.
В общем, Снежка, хреново все с твоим работодателем: никакого будущего с ним быть не может, а настоящее под большим знаком "Опасность".
Подруга отстранилась и тяжко вздохнула:
– И что я вижу, приехав сюда предупредить подругу о том, какой подозрительный тип хозяин этого дома? Снежана, мы с тобой мало в детстве нахлебались этой секретности и этих сотрудников секретных отделов?
Может ты забыла, как мы с тобой целый год в закрытом пансионате, больше похожем на тюрьму, выживали, пока наши матери прятались хрен знает где, а отцы родине долг отдавали?
– Ну, для меня это время было не таким уж и плохим, – я нервно повела плечами, вспоминая, как радовалась, оказавшись в спасительной дали от отчего дома.
– Хотя бы не били, и то счастье. И, Маря, спасибо за предупреждение,
Марьяна с досадой посмотрела на меня и презрительно выплюнула:
– Да что же ты за дура, Снежиночка?
– Не смей называть меня этим именем! – прорычала я, чувствуя, как от бешенства мгновенно закладывает уши, а глаза затягивает красной пеленой, отключая и разум, и инстинкт самосохранения.
– Не смей, Марьяна!
– Как хочу, так и буду называть, раз ты такая идиотка! – выкрикнула подруга истеричным фальцетом.
Я несколько раз глубоко вздохнула, возвращая сознание на место. Отвернулась от подруги, и равнодушно произнесла:
– Тогда пошла вон отсюда. Чтобы тебя здесь не было, когда вернусь.
Встала, и на деревянных ногах вышла из комнаты, стараясь не слушать, как за спиной скулит и зовет меня Марьяна.
Глава 27
На улице было настоящее берендеево царство: земля сделалась белым-бела и хрустально сверкала в лучах утреннего солнца, слепя глаза и заставляя щуриться.
Строгие елки, припорошенные снежком, стояли как сказочные великаны в белоснежных меховых шапках. Посвистывали, порхали с ветки на ветку энергичные снегири, собирая последние ягоды рябины.
Я обошла стоявшие посреди двора черные внедорожники, и приткнувшийся сбоку белый "ниссан" Марьяны, толкнула калитку и выскользнула наружу. Пошла вдоль забора, проваливаясь в снег почти по верхний край сапог.
Выбравшись на сильно заметенную дорогу, постояла, размышляя, и пошла в сторону деревни, где жила Катя.
Ноги вязли в рыхлом снегу и приходилось их с усилием вытаскивать. Но я упорно ползла, костеря на чем свет стоит недобросовестных коммунальщиков и дедушку Эрика, построившего домик в такой глухомани, куда ни одна снегоуборочная машина не доберется.
Уже через пол часа я взмокла так, что пот по вискам потек градом, заодно устав и ругаться, и идти.
Подумывала уже вернуться в дом, но тут опять проснулась моя вредность и я поползла штурмовать снежные заносы дальше – не могла я сейчас вернуться в дом и смотреть на Марю. И на Янку и Эрика не могла, и даже на Игорька, хотя он мне вообще ничего плохого не сделал.
Ни на кого не могла смотреть, потому что перед глазами стояло одно-единственное лицо, которое я ненавидела. До дрожи в руках, до спазмов в животе. До кровавой бешеной пелены, застилающей глаза каждый раз, когда я слышала имя, которым меня называл только он. И только когда мы с ним оставались наедине. «Снежиночка».
Задрала лицо вверх, чтобы слезы, готовые вытечь из глаз, не пролились ни в коем случае. Не буду плакать. Даже если он меня никогда больше не увидит, моих слез ему не заполучить.
Я еще постояла, пошмыгала носом. Повздыхала и пошла дальше. Сапоги все так же вязли в снегу высотой по щиколотку, но мне даже нравилось, что можно идти и думать только о том, как выдергивать ноги из этой белой каши, отодвинув все остальные мысли.
Где-то на половине пути меня догнал трактор с широким ковшом, который неторопливо тарахтел по дороге, отгребая снег к обочине.