Любовница Обманщика

Я села на кровати и посмотрела на часы. Было только начало четвертого утра.

– О нет, - сказала я, и узел страха от сна все еще сжимался в животе. – Что с папой?

– Нет, это ребенок! Джефф и Ди направляются в больницу. Начинай одеваться, мы поедем вслед за ними.

Больница Scripps Mercy была странно тихой в три часа ночи. Мы были единственными людьми в приемной родильного отделения.

– Пошли, - сказала мама, проверяя телефон.
– Джефф сказал, что они в палате 234.

Я отрицательно покачала головой.

– Я просто подожду здесь, - пробормотала я.

Мама выгнула бровь, глядя на меня. Я махнула рукой в знак поражения и последовала за ней по тихим коридорам, пока мы не достигли палаты 234. Дверь была слегка приоткрыта, и свет был выключен. Ди, конечно же, хотела естественных родов. Через открытую дверь доносилась успокаивающая музыка флейты, и я могла видеть мерцание свечей. Под восковым лавандовым ароматом свечей чувствовался резкий, неприятный, животный запах, и я слышала, как кто-то тяжело дышит. Я вздрогнула и сделала шаг назад.

Джефф подошел к двери и улыбнулся нам. Мама обняла его и вошла в палату. Я попятилась из комнаты и чуть не споткнулась о металлическую тележку в коридоре.

– Удачи, - прошептала я Джеффу. А потом я сбежала.

Я сидела в приемной, как мне показалось, очень долго. Мама проходила мимо меня каждые полчаса или около того, задавая странные вопросы вроде того, заметила ли я автомат со льдом. Я не могла понять, зачем ей понадобился лед.

В конце концов, я вытащила телефон из кармана и уставилась на него. Хемир. Я посчитала часовые пояса. В Рейкьявике был почти полдень. Я подумала, что Хемир скорее всего уже на раскопках. Я подумала, что сейчас он собирается сделать перерыв на обед, и может, думает вернуться в гостиницу в Слинденнаре. Мой палец завис над его именем. Вздохнув, я сунула телефон обратно в карман и встала, чтобы поискать автомат со льдом.

Почти два часа спустя я услышала крик со стороны палаты 234, и холодок страха пронзил мой позвоночник. Не должно быть никаких проблем, подумала я. Только не после папы. Не может быть…

А потом мама пошла по коридору, сияя.

– Кэрол, - сказала она со слезами на глазах.
– Ты стала тетей.

Она взяла меня за руку и потащила по коридору в палату.

В комнате стоял тяжелый запах лаванды и апельсина, а также густой, низкий запах крови. Ди, сияя, откинулась на больничной койке. Она выглядела измученной и почему-то все еще сияющей.

В колыбельке рядом с ней лежал самый красивый ребенок на свете.

Джефф осторожно поднял ее и предложил мне. Я отрицательно покачала головой. Я никогда не чувствовала себя комфортно с младенцами, не говоря уже о новорожденных. Я не знала, как держать ребенка или менять подгузник, и я была в ужасе от того, что их маленькие головы не держатся, или что нельзя касаться неправильного места на их черепе.

Джефф проигнорировал мои молчаливые протесты и положил мою спящую племянницу мне на руки. Я глубоко вздохнула, и страх испарился, когда она прижалась к изгибу моей груди. Она была такой нежной и крошечной, такой теплой и такой твердой. Я поцеловала ее мягкую головку и вдохнула ее запах: детской присыпки и сладкого молока, и только намек на древесный дым.

Ты это придумываешь, сказала я себе. Нет, ты вспоминаешь.

Я с изумлением посмотрела на Джеффа и Ди.

– Я люблю ее, - сказала я дрожащим голосом.
– Я уже люблю ее.

– Я знаю, - сказал Джефф. – Просто безумие какое-то, разве нет?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

– Каролина, у тебя есть блокнот?
– Мама ждала меня за кухонным столом, нетерпеливо выгнув идеальную бровь.

– Да, - сказала я, хватаясь за чашку кофе.
– Я встала всего пару минут назад.

Она постучала ярко-розовыми ногтями по столу.

– Ладно, ладно, - сказала я, зубами снимая колпачок с ручки.
– Пли, когда будешь готова.

– Я все утро буду в больнице с твоим отцом, - сказала она.
– А потом собираюсь помочь Джеффу и Ди, отвести малышку Деви домой сегодня днем. Итак.
– Она сделала глубокий вдох.
– Проект Родригеса сегодня должен быть закончен. Тебе нужно будет отправить им по электронной почте опрос об удовлетворенности клиентов и копию счета. Сначала счет. Потом опрос. И, пожалуйста, позвони семье Чен, чтобы проверить их эвкалиптовое дерево. К завтрашнему дню мы закончим с ним.

Пока она говорила, я строчила заметки.

– Луис, вероятно, попросит у тебя аванс. Пятнадцатилетие дочери не за горами. Дай ему аванс, но не больше пятьсот долларов. Остальное не интересно.

Она остановилась, чтобы дать мне догнать ее.

– Кингсли, - сказала она и сделала еще один глубокий вдох.
– Мы не собираемся начинать работу на их заднем дворе, пока не получим предоплату. В денежной форме. Тебе нужно будет съездить туда. И Каролина.
– Она помолчала, пока я не посмотрела на нее.
– Не покидай их крыльца, пока не получишь аванс. Только наличные. И ради Бога, не посылай туда тетю Адрианну.

Я кивнула, лихорадочно строча.

– А теперь мы переделываем пруд с рыбками для…

– Подожди, - сказала я, пытаясь помассировать свою судорожно сжимающуюся руку. Я посмотрела на мать, сидящую напротив меня за столом. Она была в больнице почти до часу ночи, но выглядела совершенно спокойной. Ее макияж был безупречен. Ну, может быть, не совсем безупречен, подводка на правом глазу была немного размазана.

– Как ты все это помнишь?
– пробормотала я. У нее даже не было открытого календаря.

– Каролина. Это моя работа.
– Она улыбнулась короткой профессиональной улыбкой и вернулась к работе.
– Теперь, о пруде с рыбками…

***

Я не видела маму до позднего вечера, пока мы не встретились за ужином в больничной столовой после посещения папы.

– Джефф и Ди отвезли ребенка домой?
– спросила я.

Она кивнула, быстро и деловито.

– Счет Родригеса?
– спросила она, снимая крышечку со своего ужина с курицей, поджаренной во фритюре.

Я проверила свои записи.

– Да, я отправила им счет. И опрос. В таком порядке.

– А Луис?

– Получил аванс в триста долларов и сказал, что очень благодарен, - я перевернула страницу.
– Кроме того, мы получили приглашение на бал в следующем месяце. Для всех нас.

Она кивнула.

– И ты получила аванс от Кингсли?

Мне не нужно было проверять свои записи для этого.

– Да, - ответила я.
– И это, возможно, были самые неловкие двадцать минут в моей жизни. Что кое о чем говорит.