Любовник тетушки Маргарет

Он отрицательно покачал головой, чуть коснулся губами ее лба и ушел, оставив Джилл корчиться на кровати, в отчаянии прижимая к себе скомканное розовое покрывало.

Нет, история Верити ничуть ее не развеселила. Ничуть. Маргарет в своем защитном коконе любви, в своем законном счастье многое видела в неправильном свете.

Глава 7

В последний вечер мы немного выпили. Пожалуй, даже слегка напились. Думаю, это было естественно и правильно, не так ли? Мы сидели друг против друга за моим кухонным столом и распивали шампанское. Мыслями он был уже далеко, и разговор вертелся в основном вокруг его путешествия: что он найдет в Никарагуа по приезде, будут ли доходить в Англию его письма, не станет ли наш сегодняшний ужин на много дней вперед его последней приличной трапезой, потому что он может себе вообразить, как кормят там на внутренних рейсах. За предыдущие несколько недель мы уже сказали друг другу почти все самое важное: происходило то, что должно было произойти, и мы всегда знали, что это произойдет. На вырывавшийся порой вопрос: «Что же мы сделали?» – всегда следовал спокойный ответ-напоминание: именно то, что собирались. Этот короткий отрезок времени доставил нам много радости, но то была лишь фантазия, своего рода театральный спектакль, нами самими совместно срежиссированный, во время которого публика оставалась в темноте, а теперь в зале снова зажигается свет.

Когда он достал книжку рисунков Иниго Джонса и попросил меня что-нибудь на ней написать, мы внезапно испытали прилив сентиментальности, и я не сразу сообразила, что бы такое сочинить. Банальности вроде «Желаю приятного путешествия» или «С наилучшими пожеланиями» едва ли были уместны. Равно как и строки из «Лекарства от любви» Овидия – слишком горько. В поисках источника вдохновения я оглядела бумажки, там и сям приколотые у меня на кухне. Может, что-нибудь из рецепта возрождения лесов? Или из статьи о вреде йоги? Или из заметки о болезнях, поражающих розы (ее-то я зачем храню?)? А потом мой взгляд упал на пожелтевшую, давным-давно заляпанную жиром Балтиморскую дезидерату, [79] которую Саския когда-то привезла из поездки в Кентербери. Это, во всяком случае, лучше, чем болезни роз. В душе я считала, что если следовать всем изложенным в этом назидании советам, то никогда ничего не сделаешь, а будешь лишь сидеть дома с блаженной улыбкой на устах и разве что иногда бродить «спокойно среди шума и спешки и помнить, что покой бывает в молчании». Однако несколько весьма подходящих строк там было:

79

Дезидерата – пожелание (от лат. desiderata – пожелание). Имеется в виду текст «О существенном», найденный в Старой церкви Святого Павла, датируемый 1692 г.

«Мир полон обмана. Но пусть это не делает тебя слепым к тому, что там есть и добродетель; многие борются за высокие идеалы, и повсюду жизнь полна героизма.

Будь самим собой».

– Я знаю эту дезидерату. У меня дома в кабинете тоже есть копия.

– Большинство людей в определенный период жизни выписывают себе какой-нибудь афоризм, прикрепляют его к стене, вздыхают над ним, а потом делают прямо противоположное тому, что он рекомендует.

– Довольно цинично, – заметил он. – Такое безнадежно-уничижительное высказывание о духовной борьбе не в твоем духе.

– Разве? Наверное, ты меня плохо знаешь.

– Может быть, – согласился он, накрыв рукой мою ладонь. – Я и не претендую. Твой внутренний мир для меня действительно тайна. Как и для тебя – мой. Особенно самые темные его уголки.

– Не верится, что они у тебя есть.

– Мне тоже не верится, что они есть у тебя.

– Может, не будем разрушать иллюзию?

Дело в том, что я испытывала тревогу и смятение не столько из-за его отъезда, сколько из-за надвигающегося возвращения Саскии. Словно с меня содрали кожу. Да, я чувствовала себя так, будто с меня содрали кожу, а шампанское и прощание с человеком, которому я могла безоговорочно доверять, еще больше растравляли душу.

Накануне Верити, с которой я поделилась своим ощущением, ничуть мне не помогла.

– Я говорила тебе: если даришь мужчине дорожную сумку, он от тебя сбежит! – торжествующе воскликнула она, снова принимая обычный надменно-покровительственный вид.

Когда имеешь дело с Верити, часто приходит на ум любимая максима королевы Елизаветы, которую она повторяла каждый раз, когда ее министры советовали ей нанести удар по Франции или вторгнуться в Шотландию: «Безрассудно разить огнем соседа, поскольку живешь рядом с ним…» Так что я старалась поддерживать мир в наших отношениях.

С тех пор как она удостоилась быть принятой в Орден величайших глупцов, водворив на место Марка, я не сомневалась, что очень скоро ее страдания возобновятся. Но не могла и не восхищаться профессионализмом подруги: она уже начала описывать свою историю в очередном сценарии. Я робко заметила, что Марку это может показаться немного… ну, скажем, обескураживающим, – оказаться в фокусе публичного внимания, – но Верити посмотрела на меня с жалостью: что внештатная окантовщица – к тому же так легко позволившая сбежать своему мужчине в какие-то поганые джунгли – может знать об истинном творчестве? Оставаться под обаянием Тинторетто после этого было особенно трудно, и если бы в тот момент Верити споткнулась, я бы с легким сердцем могла ее подтолкнуть.

– Ты такая храбрая. – Это был ее прощальный выстрел, посланный, когда, уже идя по дорожке к воротам, она оглянулась и скорчила гримасу снисходительного сочувствия.

Такое я проглотить не могла.

– Как твои ноги? – крикнула я вслед так, чтобы слышала вся улица.

– Марк каждую ночь растирает их лавандовым маслом. Он так ласков со мной теперь…

Господи милосердный, подумала я, мы сами создаем себе иллюзии и сами же разочаровываемся. Эта мысль заставила меня взглянуть на наши с Оксфордом отношения как на «внештатный» волшебный фокус.

Но этот обмен колкостями был легкой царапиной по сравнению с раной, нанесенной мне чуть раньше Саскией во время телефонного разговора. Началось все вполне спокойно: она сообщила, как сильно ждет возвращения домой, и как удивительно, что в это же время на следующей неделе… Ну, и так далее. Словом, все, что положено говорить в подобных случаях. Но потом ее речь чуть изменилась – уж мне ли ее не знать! – и у меня тревожно забилось сердце.

Да, она с нетерпением ждала возвращения домой, но собиралась подыскать подходящую студию – только для работы, – чтобы, когда приедет отец, он мог бы там остановиться, потому что Фишер неожиданно оказался более энергичным, чем можно было ожидать, и нашел место, где уже осенью можно будет организовать выставку. В подтексте звучало: пора наводить мосты. Значит, Дики приедет – пусть даже только на открытие выставки, – и это снова отбросит меня назад, вернет память о былых вернисажах и прочих художественных мероприятиях с царившей на них амикошонской атмосферой, во время которых вес суетились вокруг него, раболепствовали, а он, герой дня, в конце концов неизменно напивался в стельку, моя сестра ходила вокруг него кругами с широкой улыбкой на лице, стараясь делать вид, что все в порядке, всегда стараясь делать вид, что все в порядке, – одному Богу известно, чего это стоило Лорне. Только на сей раз все окажется еще хуже, потому что теперь это будет выглядеть как возвращение героя.

Вот откуда ощущение, что с меня содрали кожу.

Вторую бутылку шампанского мы унесли в спальню, где легли в постель, тесно прижавшись друг к другу.

– Ты готов к тому, чтобы выслушать исповедь? – спросила я. К тому времени я уже поняла, что любви мы больше предаваться не будем. Пришло время смены амплуа. Я собиралась облегчить душу, рассказав ему о своем прошлом, и рисковала остаться слишком незащищенной. Он не был больше моим любовником. Мужчина по имени Оксфорд уже переступил черту. И если этому самому мужчине по имени Оксфорд суждено и впредь кем-то оставаться для меня, то, конечно, другом.

Итак, я рассказала ему все. Ощущение было такое, словно облака и я вместе с ними понеслись по небу назад, через все эти минувшие годы.

– С этим он и уехал, – закончила я. – Дочь любит его, ни за что не требуя отчета, так же, как любила его ее мать.

– Ты винишь Саскию?

– Нет.

– Тогда почему бы тебе не позволить ей наслаждаться своим счастьем?

– Потому что мне невыносима мысль, что он останется безнаказанным.

– Человек никогда не остается безнаказанным, – возразил Оксфорд. – Поверь мне.

– Ты чем-то огорчен?

– Я думаю, – ответил он. – И пью.

Я откинулась на подушку и подняла стакан:

– Выпьем за твой успех. Ты его заслуживаешь.

– Гм-м… – неопределенно промычал он и обнял меня за плечи. Мы чокнулись. Потом он положил мою голову себе на грудь и сказал: – Я кое-что тебе расскажу.

– Кое-что, чего ты не мог рассказать не напившись? – язвительно заметила я.

– Ага. Теперь моя очередь исповедаться. Ты хотела знать о моем прошлом и о том, почему именно Никарагуа? Ну что ж, слушай.