Любовные прикосновения

Когда Кат растиралась полотенцем, послышался стук в дверь. Это, наверное, Йири. Таня уже закончила работу и ушла, поэтому Кат крикнула: «Входи!», спряталась за ширмой и начала одеваться.

– Я выйду к тебе через минуту. Однако сомневаюсь, что ты придешь в восторг от моего настроения. Ты ведь знаешь, я никогда не разбиралась в политике, но внезапно мне стало любопытно, что же происходит в нашей стране. Неужели идея равенства так уж плоха?

Послышался ответ:

– Я не возражаю против хороших политических речей, но не стану бороться обманным путем. Думаю, вы ждали кого-то другого…

Это оказался не Йири: голос более глубокий, в нем не слышалось свойственного Йири возбуждения. Человек говорил на очень хорошем чешском языке, но Кат все же расслышала в нем акцент. Она стала разглядывать его поверх ширмы.

Незнакомец, стоявший в дверях, был примерно ее возраста, может быть, на несколько лет постарше. Он одарил ее чрезвычайно обаятельной улыбкой.

– Сожалею, что застал вас врасплох, мисс Де Вари, но вы ведь сами пригласили меня войти…

Кат кивнула, продолжая безмолвно рассматривать его.

– Я уйду, если вы хотите.

– Нет, останьтесь! – воскликнула она более эмоционально, чем ей хотелось бы.

По его серой фланелевой спортивной куртке и темным широким брюкам она мгновенно поняла, что он американец. В то время никто не носил такой качественной и хорошо сшитой одежды. Кроме того, в нем чувствовались определенная раскованность и изящество. В выражении лица не было никакой хитрости, что было характерно для большинства американцев, которых ей приходилось видеть. Высокий, с темными глазами и густыми каштановыми волосами, которые по-мальчишески падали ему на лоб, он напоминал Кат Гари Купера – такого, каким он предстал в повести «По ком звонит колокол», – лихого и искреннего.

– Меня зовут Джин Ливингстон, – представился он. – Я работаю в американском посольстве. Думаю, сначала мне следовало бы послать записку, чтобы предупредить вас…

– Все в порядке, мистер Ливингстон. Я не слишком люблю всякие церемонии.

Ее взгляд был прикован к нему по-прежнему.

– Кроме того, вы не похожи на тех посетителей, о которых меня необходимо предупреждать.

Американец снова улыбнулся. Они пристально смотрели друг на друга. Хотя Кат была скрыта за ширмой, у нее вдруг появилось странное ощущение, что она стоит перед ним обнаженная. Она оторвала взгляд от его глаз и указала на шкаф.

– Мое платье висит там. Если вы не против…

– Конечно, нет.

Ливингстон открыл шкаф. Кат держала в гримерной несколько платьев на случай, если ее после театра пригласят куда-нибудь.

– Вот то, черное!

Это было самое лучшее из всех ее платьев, – первое купленное у Шанель после 1939 года, с длинной юбкой и длинными рукавами и глубоким вырезом. Ни в каком другом наряде она так хорошо не смотрелась. А в тот момент ей захотелось выглядеть как можно лучше.

Когда американец подал ей платье поверх ширмы, Кат сказала:

– Итак, расскажите мне, мистер Ливингстон, чего хочет от меня ваше посольство!

– Ничего. Я пришел для того, чтобы лично выразить свое восхищение вашей игрой.

– Это очень мило. Немногие поклонники отваживаются зайти за кулисы после этого спектакля.

– А кроме того… я привез привет от нашего общего друга. Узнав о моем назначении в Прагу, он велел мне обязательно навестить вас. Он сказал, что вы самая обаятельная женщина во всей Европе.

– О! Кто бы это мог быть?

– Пол Браннок.

Кат вышла из-за ширмы. Ей удалось застегнуть молнию на спинке платья только до половины, и она позволила американцу завершить дело, убрав рукой с шеи длинные белокурые волосы.

– Не могли бы вы?..

– С удовольствием.

Он застегнул молнию. Когда его пальцы дотронулись до ее спины там, где кончалась молния, Кат остро ощутила его прикосновение.

Заставив себя держаться спокойно и не показывать, какое воздействие оказывал на нее этот человек, Кат села за туалетный столик и принялась расчесывать волосы. Она подумала и сказала:

– Мистер Ливингстон, тут какая-то ошибка. У меня нет друга по имени Пол Браннок.

Он подошел к столу и стал наблюдать за ней.

– Может быть, «друг» – не совсем верное слово. Скажем так, знакомый. Прошло уже много времени с тех пор, как Пол побывал здесь, но тем не менее он с восторгом рассказывал мне о встрече с вами. Хоть Браннок и из Голливуда, не думаю, что он сочиняет истории.

Голливуд! Теперь она все вспомнила. Это тот дерзкий коротышка, который приехал в «Фонтаны» в канун Нового года!

– Ах да, теперь припоминаю. Он хотел, чтобы я улетела вместе с ним.

Кат грустно усмехнулась.

– Он обещал сделать из меня новую Бергман.

– Полу, несомненно, это удалось бы. Почему же вы не поехали?

Кат положила щетку для волос и взяла губную помаду. Ливингстон стоял, глядя на ее отражение в зеркале. Только Милош смотрел на нее с таким откровенным восхищением, – правда, это было так давно!

– Мое место здесь! – решительно ответила Кат.

– Я слышал, вы пережили тяжелую войну. Вы не жалели о том, что остались?

Она перестала красить губы. Его вторжение в ее жизнь, в ее прошлое, разозлило Катарину и развеяло атмосферу интимности. Может быть, это даже к лучшему. Ведь она уже готова была пофлиртовать с американцем.

– Война позади, мистер Ливингстон, и я предпочитаю не вспоминать о ней. Не хочу показаться негостеприимной, но сейчас придет автор пьесы…

– Я встретил господина Жилку за кулисами, – перебил ее Ливингстон, – представился ему и похвалил его пьесу. Он был настолько любезен, что уступил мне дорогу… чтобы я мог поужинать с вами.

Кат откинулась на спинку стула и в изумлении уставилась на американца. Она догадалась, почему Йири согласился так поступить. Для любого человека, который ненавидел коммунистов так, как Йири, они были замечательными людьми, спасителями Европы. Но Кат не хотела играть роль валюты, которая служит средством вознаграждения за любезность.

– А вам не пришло в голову сначала спросить меня? Ливингстон снова одарил ее улыбкой Гари Купера.

– Если бы я поступил так, вы сказали бы мне, что занята. А теперь поле действия свободно. И все же я спрашиваю вас: окажете ли вы мне честь быть моей гостьей и поужинать со мной, мисс Де Вари?