Люди песков (сборник)

Лопаты оказались не готовы. Сначала я решил, что это Нунна-пальван помешал Анкару-ага своими разговорами: сидит болтает — другого такого болтливого старика во всем районе не сыщешь, — а получилось и того хуже: он тоже принес чинить лопаты и, конечно, сунул без очереди.

— Анкар-ага, — осторожно напомнил я старику, — наши лопаты у вас с вечера лежат.

— Знаю, сынок, знаю. Видишь, пальван-ага пришел, сел и сидит. Не уйду, говорит, пока не починишь.

— Ничего, — проворчал Нунна-пальван, — Еллы мне уступит. У хлопководов страда еще не настала. Сейчас пока нас будут подгонять.

Я пристроился в сторонке и стал терпеливо ждать, изредка поглядывая на Анкара-ага. Старик сидел на самодельной табуретке и стругал черепки для лопат; прищурит один глаз, проверит, ровно ли остругано, и дальше давай.

— Ты настоящим мастером заделался, — подшучивал над ним Нунна-пальван. — Даже передник завел. Тебе бы теперь очки, как у Поллыка.

— Очки мне ни к чему. Седьмой десяток скоро, но на глаза не жалуюсь. Поглядим, что дальше будет. А ты, сосед, на базар вскорости не собираешься?

— Надо бы, пока за яровую не взялись. Начнется сев — не уломаешь председателя.

— Что покупать-то надумал?

— Ишачка надо бы сторговать.

— Смотри! — Анкар-ага усмехнулся. — Живностью решил обзаводиться? Для начала ишачка, а там, глядишь, и коровку приведешь. Хозяином становишься!..

— И не говори, — благодушно согласился Нунна-пальван. — Когда это было, чтоб я с лопатами возился? Заседлали иноходца — не вырвешься!..

— Знаешь, — уже серьезно заговорил Анкар-ага, — мне здесь жизнь в общем-то нравится. И работа по мне. Жалко только, что все со старьем возиться приходится — починишь, а завтра они опять пополам…

— Ничего, кончится воина, все танки на лопаты перекуем! Пригонят тебе сюда целый танк, сколько из него лопат выйдет? Все село завалишь…

— Правильно: расплавлю и буду лопаты лепить, как лепешки из теста. Да… А все-таки удивляюсь я тебе, пальван: как это ты осесть на месте смог? Тянет небось в степь?

— Находит иногда: бросил бы все да с ружьишком в пески!.. А то и не в пески можно: тут тоже охота славная, птицы в камышах видимо-невидимо…

Когда Нунна-пальван ушел, Аикар-ага встал, потянулся и кивнул на стоявшие у стены лопаты:

— Две готовы, вчера еще закончил, а эти две сейчас насажу. Ты только из школы?

— Нет, уже чаю попил.

— А обедать?

— В поле пообедаю.

— Ну ладно. — Анкар-ага сел, расправил на коленях передник. — Вчера твой участок смотрел — работы там порядком. Я сказал Паше, чтоб послал женщин помочь вам с Джаннет. Что сеять думаешь?

— Не знаю. Может, джугару.

— Я тоже думаю посеять ее на своем участке. А у Юрдамана — пшеницу. Навоз из-под коровы каждый день на участок вытаскивайте, — добавил он, не отрывая глаз от черенка, — урожай лучше будет, да и корове не повредит — скотина чистоту любит…

Я отвернулся, чтобы старик не видел, как я покраснел, и сказал, что каждый день буду вычищать из-под коровы навоз.

Когда я пришел в бригаду, женщины уже отобедали. Тетя Огулдони мыла казан.

— Садись, поешь, — захлопотала она, увидев меня, — я тебе каши оставила — еще горячая.

Я отдал лопаты, подсел к тете Огулдони и принялся за кашу с мясом.

— Что нового в селе? — Огулдони спросила так, словно месяц не была дома.

Я засмеялся:

— Вроде с утра ничего не изменилось. А у вас тут какие новости?

Она перевернула казан, вытерла руки и села поближе.

— Есть у меня новость, Еллы. Невестка, дай бог ей здоровья, скоро в поле выходить не будет.

— Солтанджамал? Почему?

— Почему, почему… Слава богу, сынок-то мой, Ходжали-джан, целую неделю с ней пробыл. Ну, чего глазами хлопаешь? Беременная она!

— А… — протянул я, не зная, что полагается говорить в подобных случаях.

— Вот так-то, сынок. Дай бог и тебе сына ждать, совсем ведь взрослый стал парень!

— Значит, поэтому она ходит такая молчаливая? — спросил я, будто не услышав последних слов.

— И не говори. Словно подменили молодуху. Тихая стала, покладистая. Да уж это всегда так: забеременеешь — сразу вроде совестно чего-то.

Мне хотелось поскорее кончить этот разговор, я встал.

— И когда же ребенок будет?

— Бог даст, в начале лета.

Замеряя выработку, я осторожно, чтобы никто не заметил, приглядывался к Солтанджамал. Ничего особенного не увидел: такая же, как и была, — красивая, статная, подпоясана платком, как другие молодухи. Сам не знаю почему, я вдруг вспомнил, как мы с Солтанджамал перетаскивали в кибитку бочку с водой и какие у нее были горячие, мягкие руки…

Под вечер, когда солнце садилось, над нашими картами [8] стлался дым, смешанный с запахом свежей земли: это женщины начинали жечь камыш, накорчеванный за день.

Я ходил по делянкам и замерял выработку. Сколько земли расчищено под посевы! Огромное поле между заброшенным глинобитным домом и рукавом большого арыка. На берегу навалены горы корней, совсем как баррикады, которые показывают в кино. Среди корней попадаются такие, что только-только на косилки уместить, а тащат эти носилки две женщины. Через все поле таскают, а рабочий день у них от зари до зари.

8

Карта — участок хлопкового поля.

Глава шестая

— Невестка наша на базар просится, — заглядывая мужу в глаза, сказала Дурсун, поставив перед ним горячий чайник.

Старик молчал. Вообще-то молчание знак согласия, но Дурсун отлично знала своего мужа: у него молчание молчанию рознь. Сейчас, например, он и не думал соглашаться.

— А чего она забыла на базаре? — спросил старик, отставляя пустую пиалу. — Если купить что, пусть скажет — привезу.

— Да ничего вроде не надо. Все, говорит, ездят, и ей хочется…

Анкар-ага не ответил. Продолжать сейчас разговор не было смысла. Дурсун вздохнула и принялась мыть посуду. Попозже надо будет снова подступиться к мужу с той же просьбой.

В среду она отправилась к нему в мастерскую. Поедет невестка или нет — надо решить сегодня же: приготовиться нужно, отпроситься заранее — отпускал только сам председатель, — да и путь не близок — двадцать семь километров. Ночевать останавливались в пути — в городе с ночлегом плохо.

— Ну, как дела, отец? — спросила Дурсун, надеясь по ответу определить, какое у мужа настроение.